Песок из калифорнии (СИ)

Ревел телевизор за стеной у соседей, видимо с утра шел очередной боевик из жизни Америки, за окном, как уже было сказано, выходящем на плоскую крышу, шумела полнокровная жизнь просыпающейся постсоветской, постперестроечной, пост хер знает какой Москвы...Брокеры что-то продавали, байкеры из банды Хирурга отсыпались после охраны роково-попсовых сейшенов, стоимость билета пол средней зарплаты, депутаты и проститутки готовились к вечерней тусовки, бляди, все покрали, даже слово наше стырили...Тусовались все, тусовались и презентовали. Презентовали тоже все. Церкви и клубы гомосексуальные, журналы для лесбиянок и банки, бардаки и передачи Ти-Ви для дебилов, благотворительные акции имени последнего царя. Одним словом, Москва, и с ней вся эта непонятная страна жила своей собственной непонятной жизнью...Раньше для него было опасно выходить из дому вечером или ночью, теперь же и днем какой-либо дикарь в пиджаке с засученными рукавами и мотней штанов в районе колен, подвыпив и увидев длинную патлатую фигуру, норовил поговорить и поучить отставшего от современной жизни хипаря, застрявшего в далеких застойных семидесятых... 0собено злобствовали какие-то личности, в совершенстве владеющие хипповым сленгом. То ли бывшие «системные», то ли из числа бывших сочувствующих домашних пионеров, дорвавшихся до капитализма и нашедших себя... Москва сносилась и перестраивалась, копали ямы и возводили какие-то монстровые сооружения непонятного назначения, открывались андеграундные, почти подпольные бары с платным входом и наиболее известный «Не бей копытом», компьютеризированные мальчики и техноподкованные девочки тусовались, слушали Чижа, рэгги и Б.Г., да, и только Б.Г., не смотря на сейшена для новых русских, изредка появлялся еще на Горбушке, напоминая, что есть еще люди в глубоком подполье, не все куплены, не все еще сдались...

За окном начало плакать небо, у него тоже навернулись и потекли по заросшим щекам дождинки, он понял - если сейчас не встанет, то будет плохо. С синуцидом знаком не понаслышке...

Одеваться не пришлось. Вчера упал не раздеваясь, умываться не хотелось, прайса из заветной коробочки из-под конфет, кто-то подарил коробочку, скипая на Запад, прайса в карман, на безник хватит...В лифте воняло мочой, в этой стране, в сранной Родине, везде воняет даблом, даблом-сортиром, здесь живут засранцы-зассанцы.

От сырости улицы его передернуло, остатки дремы и бессонницы сразу смыло мелким, не по-весеннему нудным дождем, ноги привычно понесли к автобусной остановке, вокруг было пусто и безмолвно, интересно, сегодня рабочий день, а ни одной души, подумалось ему.

В автобусе воняло бензином, перегаром и недопереваренной пищей. Люди были хмуры и серо одеты, все косились на длинного хипаря, явно наливаясь злобой против его вида и прикида. Людям не нравились его немодные клеша, яркая рубаха, выглядывающая из-под старенького плаща, длинные волосы, усы и борода, нитка бус, кокетливо свисающая из-под бороды...Им так же не нравились красные пиджаки с засученными рукавами и штаны с болтающейся мотней, но носящие такие шмотки ездили в отдельных мерседесах, а хипарь был здесь, рядом...Если бы вместо утра был бы вечер, если б вместо перегара пахло б свеже выпитым портвейном-водкой-одеколоном, тогда бы были б силы для разговора с ублюдком...А так лишь злоба, скрежет зубов и взгляды исподлобья...

Уф, ну и морды, сорок лет живу, тридцать нить вижу осмысленно, двадцать два они меня ненавидят за вид, пора бы привыкнуть, а не могу, не могу привыкнуть и жить тут... Как всегда теплое метро, перешаг через турникет, вслед бодрый матерок дежурной, одновременно и восхищающейся длиннотой безбилетника Поезд, вагоны истасканы, наверно самого Сталина помнят, дребезжат и грозят развалится...Народу было прилично, но не тесно, Дядя Вась стоял скромно в уголке и антенной улавливал все спектры злобы, недовольства, раздражения. ..Ну сука длинноногая, видать падла патлатая ни где не работает...Ишь бусы подвесил, пидарас наверно.. Штаны-то, штаны, такие уже лет сорок не носят, а выпендривается, ну старый хрыч...Ты гляди, блядь, как. зарос... -Осторожно, двери закрываются....-

пропел давним шлягером хриплый голос под потолком, он стал пробираться к дверям, раздвигая длинными руками недовольных.

Вместо тайно ожидаемого солнца, наверху стало еще паскудней. Небо затянуло каким-то серо-свинцовым, моросило как-то гадко, люди толкались и бурчали. Это была Москва.

На Плешке ни кого не было. Он опоздал. Так как. было очень поздно. Он опоздал лет на двадцать с лишним...В молодость не вернешься...Двадцать с лишним лет назад здесь было людно и весело, светило солнце... Теперь же только первопечатник возвышается памятником самому себе и моросит мелкий дождь. Дядя Вась уселся на сырую скамью, сквозь джинсы сразу почувствовался холодок, тоскливо огляделся. Сквозь штору серых туч напрасно пыталось пробитая солнце, серый дождь, нудный, как зубная боль, терзала землю, по Пешков-стрит пестрой лентой неслась чужеземная техника, с редкими вкраплениями отечественных авто. Усатые троллейбусы с трудом протискивались сквозь эту пестроту, развозя утрамбованные брикеты гостемосквичеинтуристов вдоль прославленной Тверской-Горького-Бродвей-ПешковСтрит-Тверской улицы. На Плешке было сумрачно и тихо. Рычанье рядом проезжающих монстров улетало куда-то вбок, книжная лавка была закрыта ввиду раннего времени, на скамейках без спинок, что не засиживались, было пусто.

Дядя Вась достал из внутреннего кармана плаща с продранной подкладкой пузырь. Портвейн розовый, крепк.17, емк.0,5л., производство НТПР "Россия", Москва, 199... - прочитал он этикетку, грязно-смазанную и содрал пластик, синий и упругий, с горлышка. Из темно-зеленой бутылки пахнуло юностью... Из левого глаза выбежала и скрылась в бороде мужская крупная слеза...Как молоды мы были, как искренне любили... Мать моя Родина, отец мой мужчина, как давно это было и было ли... Может быть и не было ни чего?.. А?!.. Приснилось-привиделось... Дядя Вась запрокинул пузырь и «сыграл горниста», сидячий вариант.

Портвейн был все тот же, как и в юности, вторая слеза выбежала все из того же глаза и тоже запуталась в бороде, вонючий, сладкий, неприятный, но до ностальгии знакомый такой...Напиток...Почти сразу, навстречу первым глоткам, волной пошло тепло и тошнота, легкая такая, всегда сопровождавшая распитие данного напитка, кульминационного мига социализма, миг-пик, мгновение...

Оторвавшись и сплюнув тягучей и вязкой слюной, Дядя Вась посмотрел пузырь на свет, есть еще силушка в жилах, не перевелись богатыри на Руси! Пузырь был пуст. Аккуратно брякнув им в урну, привет бомжам!, он закурил. С безником тебя, Дядя Вась! Спасибо....Сквозь сизый дым и толчками накатывающееся опьянение, первое, легкое такое, окружающий мир стал не так паскуден и мерзопакостен... Спасибо напитку, даже робкий луч сверкнул надеждой сквозь дырку в облаках, даже мелькнула мыслишка - может быть мы еще живы...Может быть мы еще прорвемся...Мелькнула и не уходила, притаилась. «Примина» была кислая и почему-то щипала язык. Неужели и туда химию, запихали, гады!..

Ногам стало скучно на Плешке, здесь не было ни кого, ногам захотелось пройтись-пробежаться, а вдруг кого-нибудь и встретим... Голова же, как наиболее рассудительный орган тела, пыталась слабо возражать и вразумить легкомысленные ноги -ну кого же встретишь в вымершей Москве, совсем-совсем ни кого... Но ноги не слушали доводов, голос рассудка, они уже несли сами куда-то вдаль, вдоль по Тверской, сопротивляться им было в ломы и Дядя Вась отдался в волю ног.

А вокруг бушевал этот бешенный мир, строящий снова, то ли капитализм, то ли еще что-то. Дядя Вась был законченным тунеядцем и участвовать в очередном строительстве не хотел. А потому терпел убытки - в злобном мире нарождающихся капиталистических отношений ему не было места. А на Запад эвакуироваться не было прайса...

В киосках торговали импортом, прохожие спешили увидеть, купить и насладится, Дядя Вась брел один-одинешенек и тупо разглядывал встречных поперечных, спешащих по своим делам...