Гравитация (СИ)

— Почему ты проявляешь столько беспокойства обо мне? Не думаю, что это потому, что ты все еще считаешь себя обязанным за мою помощь.

Тонкие морщинки разбежались к вискам, сопровождая улыбку на лице Гаспара.

— Мне просто доставляет удовольствие знать, что я могу быть полезен тебе чем - то взамен за время, которое ты тратишь на разговоры со мной.

— Никогда не была интересным собеседником, так что не могу согласиться, — я хлебнула чая. Привкус мяты холодил и разбегался по горлу.

— Что же, а я с самого начала решил, что смогу быть тебе интересен, — он взглянул на меня поверх стола. Было в его глазах снова что - то размеренное, изучающее, будто он раскладывал меня по полочкам в своей голове.

— Могу я спросить — что произошло? — Как ни в чем не бывало, Гаспар сделал глоток и осторожно отставил чашку, машинально избегая звука удара дна о фарфоровое блюдце.

— Долгая история, — не хотелось мне разговаривать о происшедшем. Гаспар по-прежнему улыбался, но это было уже совершенно другое выражение. Словно его расслабленность внезапно отступила назад, растаяла и выпустила наружу непроницаемое и лишенное эмоций состояние. Он провел пальцем по блестящей, кремовой ручке своей чашки, и когда заговорил, то казалось, что его голос, в отличие от выражения лица, не изменился ни на каплю. Всё такой же спокойный, с неуловимыми нотками заинтересованности.

— Какие эмоции сильней всего, как ты считаешь? Желание вернуть обидчику всё полной мерой или желание забыть прошлое как сон?

— И то, и другое. И оба одинаково сильны, — я смотрела на Гаспара, демонстрируя полное безразличие. Хотя, от его вопроса во мне вновь всколыхнулось прежнее состояние тлеющего раздражения — как угли, которые вроде потухли, но копни их, и вспыхнет пламя.

— Насколько ты честна, когда так говоришь? — Он оставался в той же расслабленной позе, тогда как я нахмурилась и непроизвольно попыталась скрестить руки на груди.

— Я честна ровно настолько, насколько пытаюсь тушить свои, скажем так, не лучшие побуждения.

Под его испытующим взглядом я ощущаю себя неуютно, будто меня видно насквозь. До самых тайных уголков души, которые словно освещаются пламенем. Ощущение дискомфорта, словно стоишь обнаженной, дискомфорта без чувства стыда, но с тонким дуновением холодящего ветра, проникающего внутрь костей, разливающегося вместе с кровью по мозгу и остающегося тонкими льдинками в сплетениях вен и артерий.

Я не честна. Но я стараюсь быть честной.

Словно уступая, Гаспар улыбается, переводит взгляд на часы, виднеющиеся в отвороте белоснежного рукава, и делает глоток чая. Но только вот ощущения того, что он отлично видит всё темноё, что есть во мне, никуда не делось. И я ощущаю нарастающее раздражение, как естественную реакцию защиты.

Гаспар поднимается, собирая грязную посуду со стола, и передо мной вновь человек, который каждый раз оказывается рядом, когда мне нужна помощь. И то, что я его подозреваю в немыслимых преступлениях, и то, что его присутствие дает мне чувство безопасности — всё это сворачивается в один большой спутанный узел.

Я запуталась.

От мыслей меня отвлекает шум. Гаспар осторожно ставит чашки в мойку и только потом опускает глаза вниз, рассматривая растекающееся по светлому полотну рубашки коричневому пятну. Оно смотрится уродливым на белой поверхности, и самое естественное желание — избавиться от него.

— О, нет, — я резко поднимаюсь, отчего в голове вспыхивают разноцветные огоньки, — тебе стоит сразу замыть пятно. Иначе оно так и останется на ткани.

— Не беспокойся, — Гаспар проходит мимо меня и мягко усаживает обратно на стул, — если ты позволишь воспользоваться твоей ванной, то я улажу эту небольшую катастрофу.

Я киваю. Это самое малое, что я могу сделать для него. Но в то время, пока Гаспар борется с коварным действием чая, я продолжаю возвращаться снова и снова к своим неуемно грызущим мозг мыслям.

Он спускается вниз, и, хотя пятно по - прежнему темнеет на безупречной рубашке, на лице Гаспара не отражается ничего, разве что легчайший след огорчения. Я бы расстроилась куда как сильнее от безнадежно испорченной вещи. Рубашка явно была недешевой. Он поправляет манжеты и обращается ко мне:

— Уже слишком поздно, тебе стоит отдохнуть. Я не буду тебя беспокоить, но, пожалуйста, отвечайте на звонки. Я хотел бы быть уверен, что всё в порядке.

Когда за ним закрывается дверь, я жду, когда фонари машины исчезнут в темноте. Затем включаю сообщения автоответчика и прослушиваю как минимум шесть сообщений, оставленных Гаспаром. Все они сделаны в то время, когда я валялась на деревянном полу заброшенного сарая. Последнее — приблизительно за полчаса до того, как были убиты двое костоломов. До того сарая добраться можно лишь за полтора часа, если не больше. Хоть я плохо помню обратную дорогу, но точно уверенна, что это место расположено далеко за пределами города. Мозаика не складывается.

Глава 11

Урок, не закрепленный кровью, не усваивается.

Я не думала, что когда - либо столкнусь с правотой этих слов. Мне всегда казалось, что людям свойственно выучивать свои уроки более щадящими способами. Но это оказалось совсем не так. Возможно, в каждом человеке живет мазохист, который требует боли, и только боль оставляет в его сознании нужный след, такой, что он уже не исчезнет вместе с плохой памятью.

На улицах уже совсем по-осеннему стала светлеть листва, добавляя к своей зелени желтые, солнечные разводы. Приближался короткий, пышный период красочной осени, который затем сменится увяданием и ежегодной смертью природы, или же сном, погружающим все живое в тихое оцепенение. Еще было тепло, но вечерами тянуло холодным ветром, и люди на улицах всё чаще надевали пиджаки и куртки, отдавая вынужденную дань погоде.

Моё лицо медленно приходило в себя, но синяки по - прежнему выглядели отвратительно, выцветая от гнилой сливы до грязных желто - зеленых разводов. Ссадины и царапины зарастали под корками струпов, и даже самые глубокие из них явно не оставят после себя заметных следов. Это не могло не радовать, но выглядела я все равно, как ожившая маска для Хэллоуина. Когда голова перестала кружиться от любого движения, я стала понемногу выбираться на улицу. От настойчивых взглядов соседей спасала куртка с капюшоном и большие солнечные очки, похожие на глаза стрекозы. Я потихоньку бродила возле дома и понимала, что самое главное счастье в жизни — оставаться живой.

— Почему ты не обратишься в полицию, чтобы они разобрались с этим уродом, девочка?

Я сидела на крыльце, а Саул пытался прикурить сигарету из пачки. Он блаженно втянул в свои легкие табак и взглянул на меня, ожидая ответа. Саул считал, что я не должна ходить разукрашенная, как индейский тотем, более того, когда он впервые увидел меня такой, дядя пришел в неописуемое бешенство, желая задать моим обидчикам изрядную трепку.

— Не все так просто.

— Ты попала в дурную историю, девочка? И теперь пытаешься балансировать между правдой и ложью?

Я пораженно смотрела на Саула. В глазах блестел ум, острый и почти прозорливый. И это напоминало о том, что дядя проходил школу жизни там, где только умение рассчитать всё на пять шагов вперед могло спасти жизнь.

— Да, именно так, — я невольно потерла запястье, на котором медленно таял зеленоватый браслет синяка, — и я боюсь, что просто пойти в полицию мне нельзя.

Саул выпустил струйку дыма и покачал головой.

— Если перед тобой две дороги, но ты не знаешь — какая ведет в нужном направлении, доверяй интуиции. Поверь, девочка, ничто не может быть настолько на твоей стороне, как собственное чутье. Сейчас люди больше полагаются на всякую ерунду. Но там, где начинается граница, вступают в силу законы первобытных джунглей. И даже фантик в виде цивилизации не может их спрятать или остановить. Доверяй только себе, девочка.

Я доверяла себе, но сейчас даже моя интуиция вертелась на месте как потерявшая след гончая. Я знала, что пойти в полицию — значит рассказать о том убийстве, возможно, они смогут найти останки тех костоломов. Хотя происшедшее заставляло сомневаться в том, что там остались хоть какие - то следы. Солгать, что я выбралась сама, тоже было можно, достаточно было приукрасить рассказ нужными деталями.