Аквариум

Джун. Как ее звали?

Барри. Майке.

Джун. Ты еще помнишь, как она выглядела?

Барри. В моих воспоминаниях она бледная. Темные волосы и, кажется, огромная грудь.

Джун. Кажется? Ты точно не знаешь?

Барри. Я был маленьким. В детском возрасте многое, что потом оказывается вполне нормальным, представляется очень большим.

Джун. Ну, с членом моего отца дело обстояло иначе.

Барри. Что ты имеешь в виду?

Джун. Он всегда был маленький.

Барри. Хм…

Джун. Прости, это глупо. И совсем ни при чем.

Барри. Почему ни при чем? Все, что приходит тебе в голову, очень даже при чем, как и то, что приходит в голову мне. Так ведь?

Джун. Может быть. Но все равно глупое замечание. Будто я хочу устраниться.

Барри. Устраниться — от чего?

Джун. От боли, которую ты испытываешь, думая о ней.

Барри. Прошло слишком много времени.

Джун. Кстати, сегодня твое шестое чувство проявилось снова.

Барри. Каким образом?

Джун. Ты хотел мне что-нибудь подарить. А у меня как раздень рождения. И прослушивание музыки стало прекрасным подарком.

Барри. Желаю тебе всего-всего.

Джун. Спасибо.

Барри. Но тогда ведь тебя должны звать Мэй?^[27]

Джун. Я родилась почти на месяц раньше срока. А мама к тому времени уже составила для меня гороскоп. Она страстно увлекалась астрологией. И по гороскопу, родись я вовремя, я была бы гораздо счастливее. Поэтому она решила дать мне имя, напоминающее о том, что все могло быть иначе. Мама испытывала чувство вины, самое настоящее, из-за того, что родила меня при неблагоприятном расположении звезд.

Барри. И как, что-нибудь сбылось? Из гороскопа?

Джун. Кое-что.

Барри. Ты в это веришь?

Джун. Не знаю. Иногда.

Барри. Хочешь, послушаем еще что-нибудь?

Джун. Только одну запись. А то у меня разболится голова.

Барри. Фабрицио де Андре. Песня называется «Андрео».

Я снова встал у окна в ожидании, когда она включит музыку. Давно не слушал эту вещь. Именно ее я первой услышал в его исполнении. В Падуе на площади, когда в качестве инженера сцены я принимал участие в народном празднике, организованном компартией Италии. Шестнадцать лет назад.

Джун. И о чем она? Пионерский костер? Следопыты?

Барри. Подожди. Сейчас все станет ясно.

Джун. Надеюсь.

Мы молчали до тех пор, пока песня не кончилась. Еще не отзвучали аплодисменты, а она снова написала мне.

Джун. Как-то чересчур радостно. Не хватает завываний.

Барри. Ты не знаешь ни слова по-итальянски?

Джун. Только «prego», «grazie» и «ciao»,^[28] а почему ты спрашиваешь?

Барри. Андрео — дезертир, которого расстреливают. Песня рассказывает о его последних минутах.

Джун. Не может быть. Это ужасно.

Барри. Замечательная песня.

Джун. Да. Но жуткая.

Барри. Правда, у него удивительно чистая манера исполнения?

Джун. Знаешь что? Я все время думала о том, что не хватает женского голоса. Прозрачного, с металлическими нотками, какой бывает у некоторых певиц, поющих кантри. Только без всхлипов и переливов.

Барри. Сделаем перерыв.

Допустим, я сам себя растравляю, но Джун опять произнесла одну из тех телепатических фраз, от которых у меня немеют ноги. Откуда она знает? Как ей удается говорить именно о том, что и так не выходит у меня из головы?

Слава Богу, у меня довольно быстро получилось взять себя в руки — помогло чувство вины из-за того, что пришлось резко оборвать диалог. Я написал: «Прости. Опять ты нашла слова, которые выбили у меня почву из-под ног».

Джун. Гололед?

Барри. Да.

Джун. Может, все-таки расскажешь свою историю? Тогда я буду знать, что причиняет тебе боль.

Барри. Когда-нибудь я так и сделаю.

Джун. Подумай об этом, когда будешь читать мое письмо. Осталось совсем немного. Наверное, закончу уже сегодня ночью. Доверие за доверие.

Барри. Я и так тебе доверяю. Скорее дело в том, что я сам не хочу пока это теребить. Если фрейдисты правы, мне следует затолкнуть прошлое в зловещие глубины подсознания и на время потерять память. Здорово, если бы так и произошло.

Джун. Ты считаешь, психоанализ — чушь?

Барр и. Даже в большей степени, чем астрология.

Джун. Само собой.

Барри. Прости. Вырвалось.

Джун. Все нормально. Значит, так, я сейчас буду писать. Спасибо за прекрасный подарок ко дню рождения и спокойной ночи.

Барри. Спокойной ночи.

Я вдруг пожалел, что у меня нет телевизора. Старый я подарил студии, а нового так и не купил после ремонта. Раньше, когда я смотрел телепередачи, меня часто охватывали приступы гнева. Увидев рекламу, ориентированную на женщин — шампуня, косметики, чего угодно, — с участием этих молодых потаскушек, трясущих волосами во все стороны, я выходил из себя. Не мог удержаться. Если, к примеру, речь шла о туалетной бумаге и женщина в кадре произносила слова «Она достойна моей кожи!», мне тут же приходила в голову какая-нибудь непристойность, которая так и рвалась наружу: «Она достойна моей задницы». Когда шла реклама тампонов или прокладок, я неистовствовал. Но стоило переключиться на музыкальный канал, как меня тут же начинали раздражать танцы некрасиво одетых детей под отвратительно обработанную музыку. Фильмы же, которые действительно хотелось посмотреть, показывали так редко, что вздумай я их сосчитать, на целый год хватило бы пальцев одной руки.

Я взялся за книгу, но не смог сосредоточиться. Никак не получалось мысленно перенестись на остров Хоккайдо и почувствовать себя человеком, занятым поисками овцы.^[29]

Некоторое время я смотрел на окна Джун: у нее по-прежнему горели только свечи. Время от времени она теребила свою грудь. При случае я напомню ей об этом. Решив опять, что веду себя непорядочно, я отвернулся. Джун была полностью погружена в работу. Мешать ей не хотелось.

Несмотря на несколько падений на скользком льду, Джун назвала это «гололед», я все еще находился под впечатлением от совместного прослушивания музыки. Когда в последний раз я испытывал подобные ощущения? Студия не в счет. Там срабатывал профессионализм: я пытался не поддаваться чарам, а, напротив, сохранить трезвость и беспристрастность, ибо, пока еще оставалась возможность вмешательства, следовало извлечь из записи максимум информации.

Я слушал музыку вместе с Сибиллой. В самом начале нашей совместной жизни. Но вскоре она стала проявлять неудовольствие и отвергать мои предложения. Ей это действовало на нервы. Возможно, из-за моей глупой настойчивости она запретила себе испытывать те же ощущения, что и я. Потом я понял, что в ее жизни музыка не играет особой роли. Установив со мной прочные отношения, она изо всех сил стремилась удерживать дистанцию. И не только в том, что касалось музыки. Теперь я знаю — так чаще всего и бывает. Поэтому многие мужчины чувствуют себя обманутыми. Сначала их опутали сетями, что называется, поймали, а потом равнодушно отодвинули в сторону. О апрель, апрель, твоя тайная чувственность обошла меня стороной. Интересно, Джун тоже такая? Большинство женщин таковы.

В конце концов я сел за компьютер и стал писать. В перерывах я выходил в Интернет: сначала проверил, как обстоит дело с падением моих акций, и выяснил, что потерял уже около двадцати тысяч марок, потом скачал какую-то программу, заглянул на порносайт и наконец остановился на сайте газеты «Зюддойче цайтунг», где прочел статью об авторе романа, который не стал читать. Тут я почувствовал, что устал.

Проспал я до полудня. На экране меня ждало сообщение Джун, просившей о временном прекращении переписки. Она хотела взять день передышки, называя это тренировкой в искусстве быть одной. Чтобы не чувствовать зависимости друг от друга. «Всего наилучшего», — ответил я и вышел из дому. Вчерашний разговор об отце навел меня на мысль, что неплохо бы привести в порядок его могилу.

Это занятие отняло у меня всю вторую половину дня. Я советовался с кладбищенским садовником, одолжил у него инвентарь и принялся копать, стричь и сажать все, что попалось мне под руку в окрестностях могилы, — скорее бестолково, чем осмысленно.