Аквариум

Похоже, настойчивость, с которой в мою жизнь пытались в последнее время вторгнуться извне: сначала Матиас, а потом дама с двойной фамилией, — пробила-таки брешь в моей осадной крепости. Или во мне самом что-то сдвинулось, — только я больше не хотел оставаться в стороне от внешнего мира. Возможно, глядя на Джун, я понял, каково это — быть прикованным к месту, и опять стал ценить свободу, отвергаемую мной до сих пор. Я даже вдруг совершил поступок, который еще вчера мне показался бы немыслимым, — окликнул проходившего мимо знакомого музыканта и помахал ему рукой. Он подсел к моему столику, пришлось с ним поговорить. Я тут же пожалел о собственной глупости: ощущение довольства жизнью исчезло, а вместе с ним — способность наслаждаться окружающим миром и желание вернуться в него.

К счастью, музыкант спешил и, перебросившись со мной несколькими фразами об общих знакомых, планах на будущее и текущих занятиях, ушел по своим делам. Когда он удалился, я раскрыл «Шпигель», теперь уже остерегаясь смотреть по сторонам.

Поджидая вечно опаздывающего Карела у своего подъезда, я успел перейти улицу и бросить взгляд на таблички возле звонка в доме напротив. На самом верху прочел «Дж. Горди». Имя не было выбито, как полагается, на табличке под соответствующей кнопкой, а просто написано на бумажке и приклеено липкой лентой. Мудро.

— Восточная часть города меня вдохновляет, — заметил Карел, когда мы миновали Чекпойнт-Чарли.^[24] — Половину ее составляет сверкающая каменная пустыня, другую половину — груды развалин. С ума сойти. И в Праге то же самое. Возвращаются былые блеск и цвет. Снова появляются красивые постройки.

— И давно ты стал обращать внимание на архитектуру?

— С тех пор как сам начал строить. Сейчас увидишь.

Мы наконец свернули с Ораниенбургерштрассе налево, на небольшую улочку с односторонним движением. Карел остановил машину, приткнув ее прямо за тремя огромными контейнерами со строительным мусором.

Ожидая увидеть обычный, пошло и безвкусно обставленный псевдороскошный бар, я был просто ошеломлен, когда, миновав недостроенную полутемную прихожую, где был свален всякий хлам: полиэтилен, лестницы, кисти и краски, — мы вошли в главный зал. Матовый блеск хрома, молочно-белые отделочные материалы, светло-зеленые сиденья и теплый красный цвет древесины в идеальных пропорциях привнесли в большое, почти квадратное помещение изящество и гармонию. Я не мог вымолвить ни слова.

— Ну как? — нетерпеливо спросил Карел. — Здорово?

— Старик, это просто фантастика! Это… даже не знаю… шедевр.

— Почти так же красиво, как у тебя.

— Лучше, старик, лучше. Я просто амбициозный дилетант, а вот парень, что тут работал, далеко пойдет.

— По-моему, он и так уже далеко пошел. Его гонорар составляет четверть от общей суммы затрат.

— Ты разорен?

— Если дело не пойдет, придется умаслить немало тупиц.

— Откуда ты взял это слово — «умаслить»? Я слышал его от своего отца, чуть ли не в двадцатые годы.

— И у меня был отец. Он тоже говорил по-немецки. Ты мог бы это знать, если бы хоть раз поинтересовался. Отец руководил камерным оркестром. Подходящая среда для подобных словечек.

— Звучит как упрек, или я ошибаюсь?

— Взгляни на санузел, — с гордостью произнес Карел, явно стремясь прекратить пикировку, и подтолкнул меня вперед.

Бар должен был называться просто «Лобби», и Карел собирался постепенно превратить его в настоящий клуб с постоянными членами. В перспективе планировал построить маленький крытый бассейн, библиотеку, зал с игровыми автоматами и комнаты для отдыха. Но в будущем. А сначала нужно было убедиться, что в бар пойдет публика, причем в достаточном количестве и с туго набитыми кошельками — настолько, чтобы можно было позволить себе в часы досуга немного роскоши.

— Тебе удалось невероятное, — продолжал восхищаться я за обедом. — Жму все четыре твои мужественные лапы и не сомневаюсь, что это — золотая жила.

— Вообще-то мне нужна женщина. — Он гонял клецки туда-сюда по тарелке.

— В таком интерьере можно менять их каждый вечер.

— Нет, этим я как раз сыт по горло. Лучше уж иногда помолчать, потому что все уже сказано, чем каждый Божий вечер таращиться на новое лицо. Разнообразие, если продолжается слишком долго, становится идиотизмом.

— Ты же всегда издевался надо мной за то, что я верен Сибилле.

— Я просто завидовал. Ты, оказывается, ничего не понимаешь в психологии.

Развивать эту тему мне не хотелось. Во всем, что говорил Карел в последнее время, ощущался какой-то подтекст. Будто я ему обязан. Мне это было не нужно.

Кажется, на сегодня общения с внешним миром достаточно. Меня уже тянуло назад, в гнездо орла, и я слушал Карела вполуха. Он рассказывал, что наши киношники заинтересовались, услышав от него про меня. Он-де не сомневается, что скоро я получу от них хорошее предложение.

— Прежде чем я окончательно разорюсь, — продолжал он, — ты будешь в состоянии оказать мне материальную поддержку.

— Отлично, — сказал я. — Но ты не разоришься. Если в Берлине наберется хотя бы пятьсот человек с хорошим вкусом и у тебя будет приличная кухня, с клубом «Лобби» ты станешь настоящей звездой.

— И, добавь, если человек в смокинге сможет получить здесь чистейший порошок.

— Ты серьезно?

— Конечно. Сценическая публика — а я хочу, чтобы у меня была сцена, — закидывается с самого утра и пока не упадет.

Перестав баловаться кокаином, я терпеть не мог все, связанное с наркотиками. Я видел своими глазами, как от порошка гибли люди. Много людей. Талантливые, способные привнести в этот мир что-то новое, они постепенно превращались в отмороженных халтурщиков. Причем очень быстро, иногда за несколько месяцев. Сам я завязал после четвертого приема, заметив, что без этой гадости уже не решаюсь приступить ни к какой серьезной работе. И мне пришлось туговато. Чертова отрава.

— И ты ничего не имеешь против? Карел пожал плечами:

— Как правило, нет.

— Я знаю, что мое дело — сторона, но все-таки скажу. Это дерьмо все тебе испортит. Все! У тебя не будет женщины, рано или поздно ты потеряешь деньги, придется забыть о работе и постоянно откупаться от бандитов. Полное дерьмо. Конец сообщения.

— Да брось, — возразил Карел, коснувшись моей руки. — Таким я тебя еще не видел. Вещаешь, как убежденный борец за справедливость.

— В том, что касается наркотиков, я и есть убежденный борец.

Молчание. Моя тирада еще витала в воздухе. Вообще-то с друзьями в подобном тоне не разговаривают. Так матери отчитывают своих детей. Или учителя — учеников.

Я попытался сменить тему — рассказал о недавнем террористическом, как я это назвал, нападении на меня женщины-психолога из Хайльбронна, но теперь Карел почти не слушал. Моя отповедь ужаснула его. На самом деле — таким он меня не знал.

Вскоре я попрощался и пошел пешком мимо охраняемой полицейскими синагоги к дворикам Хакише-Хефе,^[25] которые не видел после ремонта. Испортив настроение Карелу, я и сам пребывал теперь в скверном расположении духа. Немного погуляв, я спустился в метро и вернулся домой.

Начался дождь. В квартире царил полумрак. Переступив порог, я занялся тем, что стал расставлять по местам то, что побывало в руках мадам Плетской. Она даже застелила мою постель и разложила в шкафу выглаженное белье. Удивительно: почти все лежало там, где нужно.

Барри. Все в порядке?

Джун. Да. Привет.

Барри. Мне хотелось бы что-нибудь тебе подарить.

Джун. Например, заботу.

Барри. Как тебя понимать?

Джун. Если обо мне заботиться, я просто таю.

Барри. А я вот в плохом настроении.

Джун. Не заражай меня. Ничего не стоит и мне его испортить.

Барри. Так что же тебе подарить? Торт? Букет цветов? Стереоколонки?

Джун. Стереоколонки? Ты серьезно?