а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

Привычка свыше нам дана,

Замена счастию она…

Эта бессмертная строка великого классика без обиняков намекает, что в третий раз в Ромны меня загребли уже чисто по привычке.

Причём на этот раз почти все в СМП-615 знали, что не сегодня-завтра меня хапанýт.

Два года спустя, при случайной встрече на тропе вдоль высокой железнодорожной насыпи, позади спортивного комплекса на задворках инженерного техникума, меня тоже посвятил наконец-то в это знание отставной майор Петухов, зав отдела кадров СМП-615.

Без какого-либо нажима или наводящих вопросов с моей стороны, Петухов поведал мне как прораб Ваня чуть ли не ежедневно приезжал с объекта в его кабинет позвонить психиатру Тарасенко о моих очередных отклонениях.

– С утра песни поёт. Может пора?

– Пусть поёт…

– Объяснительную написал стихами.

– Какую объяснительную?

– Он каску потерял, я потребовал написать объяснительную. Заберёте?

– Рано…

– Pубаху свою засунул в дырку плиты перекрытия и засыпал раствором.

– Вот – то, что надо!. Следите, чтоб никуда не ушёл.

Песни на рабочем месте я пел не каждый день, но часто.

Порой, особенно когда «строительные угодья» На Семи Ветрах утопали в густом холодном тумане, кто-нибудь из бригады просил:

– Спой, Серёга!

У меня была жена,

Она меня люби-и-ила,

Изменила только раз,

А потом, потом реши-ила:

Эх! Раз, да ещё раз,

Да ещё много-много-много-много раз…

Правда, бригаде больше нравилась Баллада о Гипсе:

И вот лежу я на спине – загипсованный,

Кажный член у мине – расфасованный…

А каску я вовсе не терял, а шиканул джентельменством.

Шёл по Семи Ветрам с объекта на объект, а штукатурши ПМК-7 в молодой траве цветы собирали, жёлтые, Наверное, одуванчики.

Они спросили у меня целлофан, а я им по-гусарски каску кинул, чтоб собирали как в лукошко. Ещё ж и показал – вон в тот коричневый вагончик принесите.

Больше я ни их, ни каски не видал.

Изо всей нашей бригады каску только я и одевал, потому-то прораб Ваня прицепился со своей объяснительной.

А насчёт стихов это он мне польстил – там, верлибр всего-навсего…

Ну, а с рубахой – да. С рубахой я нарвался по полной.

Подвела меня склонность к самоизобретённым ритуалам.

Наступил первый день лета. Ну, как тут не отметить?

Летом на стройке жара, даже если под спецовкой одета всего лишь майка, всё равно исходишь пóтом. Рубаха летом – лишний элемент.

Ту зелёную рубаху из какой-то жмаканой синтетики я носил шесть лет, а она никак не снашивалась, падлюга; а потеешь в ней как в любой другой синтетике, несмотря что жмаканая.

И вот первого июня, выходя из вагончика я повязал её рукава поверх спецовки одетой на голое тело, чтобы вынести и похоронить в какой-нибудь из множества ещё не забитых раствором дырок в панелях перекрытия.

На объекте нет мусорных баков, а бросить её в очко дощатого сортира у меня рука не поднялась – как никак столько лет вместе потели.

Потом я поднялся на третий этаж и в одиночку клал поперечную с вентканалами, покуда не появился Пётр Лысун позвать меня в вагончик.

По пути он почему-то отводил глаза и вёл разговоры на эзотерично ботанические темы.

Все эти странности враз вылетели у меня из головы, когда перед вагончиком я увидал фургон-УАЗик, а рядом с ним здорового милиционера в фуражке с красным околышком и психиатра Тарасенко.

Неровным полукругом пред ними стояли наша бригада, мастер Каренин и прораб Ваня.

Тарасенко объявил собравшимся, что моё поведение и так ненормально, а сегодня я вообще засунул рубаху в бетонную плиту перекрытия.

Затем он демократично поинтересовался: замечались ли за мной какие-то ещё аномалии?

Народ безмолвствовал.

Кто-то из наших женщин заикнулась было, что рубаха вконец была изношена и Тарасенко, чтоб не углубляться в эту тему, велел мне пойти в вагончик и переодеться.

Я беспрекословно подчинился, а потом сел в фургон, где уже оказался какой-то алкаш, и нас увезли.

Во время остановки у Медицинского Центра алкаш убеждал меня рвануть когти в разные стороны – мент не сможет погнаться за обоими сразу.

Я отмалчивался, понимая, что лучше сорок пять дней под шприцами, чем вся оставшаяся жизнь в бегах.

Потом в фургон подсел молодой охранник в гражданке и ещё один алкаш и нас, накатанной дорожкой, повезли в Ромны.

По пути мы сделали остановку в каком-то селе – загрузить пару полоумных старух в чёрном и неспокойного мужика, который всем по очереди клялся, что ничего не помнит что вчера было…

По приезду в психушку нас развели по разным направлениям и мне зачем-то сделали рентген в лежачем виде.

Алкашей я больше не видал – в дурдоме ими занимается третье отделение, а меня ждало пятое.

Эта промывка мозгов через зад проходила опять на Площадке и в переполненной палате-спальне.

Во всех категориях, что выше «абсолютной свободных», из знакомых оказался только Саша, который знал моего брата Сашу, но он беспробудно спал.

Как ветеран и ради человеколюбия я обратился к заведующей с мольбою заменить мне уколы аминазина на аминазин в таблетках.

Она обещала подумать и за десять дней до окончания срока отменила мне уколы на ночь.

За это я сейчас вспомнил её имя – Нина.

Больше ничего примечательного не случилось, кроме того, что я узнал способ оказания первой помощи в случае припадка эпилепсии.

Надо ухватить эпилептика за ноги и отволочь с Площадки в тень под навесом.

Тут он тоже будет биться спиною о землю, но постепенно снижая темп, пока не придёт в себя.

Некоторые полудурки считают полезным сгонять ему мух с лица своими грязными ладонями, но на течении припадка это не сказывается.

На тропе под высокой железнодорожной насыпью Петухов не сказал мне только одного – почему меня в тот раз так плотно обложили и взяли под колпак неусыпного наблюдения.

Но в этом не было нужды, поскольку я об этом знал не хуже его.

Причина крылась в реконструкции роддома – длинного двухэтажного здания у перекрёстка улицы Ленина и спуска от Универмага.

Каждой строительной организации Конотопа выделили какую-то часть того здания для проведения реконструкционных работ. СМП-615 достались несколько перегородок и санузлы в правом крыле первого этажа.

Исполнителями работ были четыре штукатурши и я. Мы справились за одну неделю.

Когда женщины уже штукатурили поставленные мною перегородки, в коридоре появился мужик в чистом костюме и при галстуке.