а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

Там я вышел на низенькое широкое крыльцо, где рядом с гостиничным входом находилась ещё и высоченная дверь в ресторан. Заперта, конечно, но внутри виднелся свет и мельтешение.

Я начал колотить в коричневое обрамление дверных стёкол. С той стороны показался мужик в фуражке и жёлтых полосках на пиджаке.

При виде меня, стоящего на фоне чернильной темени позднего вечера в мелком снегу без шапки, в распахнутом на белой рубахе пиджаке, ему не оставалось иного вывода – я явно выходил из ресторана просвежиться, а теперь хочу обратно.

Он отпер дверь и я устремился в зал.

Ресторан занимал немалую площадь; в нём разместилось гулеванье сразу двух свадеб и ещё оставались свободные столики.

Ждать пришлось долго, но наконец ко мне подошёл официант и я объяснил, что хочу просто поужинать без излишеств.

Чтоб скоротать время, пока он принесёт мой спартанский заказ, я понаблюдал танец молодых из ближайшей ко мне свадьбы.

Под конец танца дебелая невеста в белом платье раздражённо заехала локтем в грудь тщедушному жениху и вернулась за стол.

Схватившись за галстук, он заулыбался жалкой улыбкой, где не хватало нескольких зубов.

Фундамент брачных отношений закладывался ещё на свадьбе.

Бедняга! Угораздило же тебя…

То есть – совет, да любовь!

По счёту за ужин мне не хватило одного рубля. Вернее рубль у меня ещё оставался, но его я берёг на завтрашние расходы. Официанту я без подробностей объяснил про нехватку, пообещал, что непременно верну и спросил его имя.

Он назвался и не стал настаивать на рубле.

В номер я поднялся сытым и довольным, а на расспросы постояльцев рассеянно пояснил, что ресторан внизу ещё работает.

Bечером следующего я приехал в Конотоп дня и гордо повёз подарок На Семь Ветров. Семья Наташи уже жила там в девятиэтажке построенной ПМК-7.

Поездка лифтом на четвёртый этаж показалась провинциально короткой, но дверь мне не открыли.

Гена иногда уезжал на сессии своего заочного техникума на Донбассе, а Наташа могла выйти к какой-то из соседок.

В виде помощи молодой семье я писал для Гены все работы по философии и истории.

С паршивого шурина хоть шерсти клок.

По пути на Декабристов 13 я завернул в переулки улицы Пирогова, где жили Генины родители.

Папа его уже спал, а Наталья Савельевна сидела в гостиной с Андреем – её внуком и моим племянником.

Я хотел оставить коробку и уйти, но она попросила собрать игрушку – всё равно Андрюша ещё не спит.

Когда поезд, чуть жужжа, начал бегать кругами по полу гостиной, мы с Андреем сравнялись по возрасту.

Восстановление переводов, утраченных в хмельном столбняке в электричке, заняло около года.

Оттого, что они свежи ещё были в памяти, не получилось растянуть удовольствие.

Поставив заключительную точку в последнем переводе, я повёз четырёхтомник Моэма в Нежин, вернуть Ноне.

На подходе к дому преподавателей в Графском парке, я догнал Нону и Лидию Панову, что когда-то кураторствовала в моей группы на англофаке.

Они направлялись к общему подъезду своих квартир, но заметив меня – остановились.

Поздоровавшись с обеими, я пояснил Ноне про невозможность передать словами мою благодарность ей за четыре тома оригиналов, которые привёз, вот, обратно.

Она улыбнулась из-под очков и протянула руку за целлофановым пакетом.

Я перехватил её руку, типа, для демократичного рукопожатия, в стиле героев Джека Лондона. Затем склонился и, отчасти неожиданно даже и для самого себя, я поцеловал ей руку.

Только после этого пакет перешёл от меня к ней.

Распрямившись, я уделил Пановой чопорный кивок и удалился.

Хорошо хоть каблуками не щёлкнул, как поручик Ржевский.

В электричке моя эйфория сошла на первой же остановке и вместо неё насела неотвязная озабоченность.

Какое, всё-таки, благо неумение строить детальные планы!

Планы нужно держать предельно короткими. «Сделаю сборник переводов для издания средним тиражом в сто тысяч экземпляров», и – точка.

Продумывая план в деталях подвергаешь его смертельному риску. Непременно всплывёт какая-то неодолимая подробность, в которую твой план упрётся, как «Титаник» в свой айсберг.

Бздынь! А там и буль-буль…

Какое издательство станет рассматривать закорючки моего почерка?

Но как превратить переводы в машинописный текст?

Обучиться печатать самому – заманчивый план, вот только где машинку взять?

У секретарши СМП-615 стоит бандура с нашлёпкой «Ятрань» и с электрическим шнуром, чтобы совать в розетку.

Питаясь напряжением в 220 вольт, машинка да-дахает неудержимыми очередями, как автомат Калашникова, ничуть не похожими на зазывное цоканье печатных машинок в кинофильмах.

Вот только секретарша украинского не знает, и вообще печатает одним пальцем.

О том, чтоб мне после работы приходить в контору на часок и мало-помалу… – и думать не моги: новый начальник чересчур ревнив.

На административный корпус у него воззрение как на персональный курятник, он не потерпит ничего подобного, даже после работы.

Упор в непредвиденную подробность крепко меня озаботил и полностью затормозил исполнение плана…

Мы работали в локомотивном депо, строили трёхэтажный административный корпус, когда Наташа, при встрече, походя сказала мне, что Ира в Нежине собралась замуж.

Усомняться в словах сестры бесполезно; их просто надо принимать как данность.

Однако, такая данность навалилась и придавила меня не на один день.

Выручил случай. Бригадир Микола Хижняк предложил мне разобрать риштовку вдоль готовой перегородки на втором этаже.

Чтобы поднять перегородку до плит перекрытия, приходится устанавливать кóзлы, настилать на них доски и уже с них продолжать кладку, потом добавить ещё один настил и вот он потолок.

Перегородок на этаже много и кóзлов на всех не хватает и тогда устраивается «рацуха» (так в бригаде переиначили слово «рацпредложение»).

Несколько поддонов сшиваются попарно гвоздями и работают вместо кóзлов. У поддонов рост пониже, поэтому поверх первого настила снова устанавливаются спаренные «кóзлы» для следующего.

Вся эта приспособа смахивает на карточный домик и хлипче, чем кóзлы, однако, работает.

Разборка всей этой мудрации тоже не сахар – какие-то из досок настилов прибиты к поддонам, другие нет; сдёргиваешь их и сверху сыпятся осколки кирпича и наслоившийся засохший раствор.

Мало кто любит разбирать риштовку, ну, а мне оно, типа, шахматного этюда.

Просто от осколков надо вовремя уклоняться.

Но в тот раз я послал шахматы к чёрту.

Взбеленившись, как облопавшийся мухоморами викинг, я выворачивал железным ломом доски, визжавшие застрявшими гвоздями.

Я сбросил верхний настил и, мечась и беснуясь по навалу досок под ногами, расшибал опорные шалашики сшитых поддонов замашистыми ударами всё того же лома и то ли рыкал, то ли орал:

– Свадьба?! Вот вам свадьба!

Ноздри мои округлились, распираемые бешеным гневом и толчками гоняли сухую пыль, взбитую валящейся риштовкой, в себя и обратно.

Хорошо хоть иногда дать себе волю до полного самозабвения. Только не каждому это дано.

Я, например, отлично сознавал, что повторяю игру актёра из недавней экранизации странствий Одиссея.

Он точно так же стягивал губы поверх оскала зубов, когда вернулся домой и начал одного за другим мочить женихов своей жены Пенелопы.