а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

И тогда, без малейшего намёка на косноязычие, я выдал ей образчик ораторского искусства.

Это ей, которая каждый день проходит среди зелени оранжерейных грядок, калы кажутся не созревшими. Для женщин бригады каменщиков, что видят лишь кирпич, раствор да обледенелые торосы грязного снега, эти калы, даже в таком «нерозцвiченом» виде – самые прекрасные цветы.

С той поры и покуда я работал в нашей бригаде, в оранжерее на 8-е марта мне отказа не было, и я гордо вёз трамваем связку зелёно-белых кал, которые в магазине «Цветы» на Миру появятся не раньше, чем через пару недель.

Решение было бесповоротным – пора подвести черту!

И этот вот – последний из рассказов Моэма, который я перевожу.

Хватит.

Даже то обстоятельство, что заключительный рассказ пришлось переводить дважды, не cмогло поколебать моей решимости.

Переводить вторично меня вынудил Толик Полос, когда сквозанýл мой портфель.

В нём ничего и не было, кроме тетрадки с последним переводом, когда я рано утром нёс его на Вокзал в ячейку камеры хранения, чтобы после работы отвезти в Нежин к Жомниру.

На Посёлке в такое время прохожих нет, во всяком случае вдоль путей в сторону Вокзала.

Там, где заканчивается бетонная стена завода КПВРЗ, я вспомнил, что забыл взять деньги на электричку.

Пришлось возвращаться, оставив портфель одиноко стоять с краю служебного прохода.

Вернувшись от путей на улицы Посёлка, я вскоре встретил Толика идущего навстречу, он тоже когда-то учился в 13-й школе, но на два года позже меня.

Я дошёл до Декабристов 13, взял деньги и вернулся к путям – портфеля не было. Кроме меня тут проходил только Толик.

Или кто-то ещё?

Ответ был получен неделю спустя в трамвае.

Толик со мной не поздоровался, а только корчил мне из своего сиденья рожи в стиле Славика Аксянова с шахты « Дофиновка». Но самое главное – правая рука у него оказалась загипсованной.

Нужны ли более прямые доказательства, что одинокий портфель в пустынном месте подхватил именно он?

Мне – нет.

( … порою в жизни я умею не только видеть, но и читать знаки …)

Вообще-то, работа над рассказом не стала повторным переводом, а скорее восстановлением и уже через месяц я отвёз Жомниру свой последний рассказ Моэма, но уже без портфеля.

Так, хоть и с месячной задержкой, решение завязать с Моэмом было исполнено, но оно являлось лишь частью более широкого плана действий.

В нём, как и во всех других моих планах, отсутствовали чёткие конкретные детали.

Планы мои, они скорее и не планы вовсе, а, типа, ощущения, что надо сделать то-то и то-то. Детали к планам являются уже потом – по ходу исполнения.

Возник же помянутый широкий план потому, что мне, наконец-то, дошло – никаких моих переводов Жомнир никуда не «засватает».

Неважно почему, главное, что это точно.

Что же теперь делать?

Да просто надо взять вопрос публикации в свои руки и, для начала, забрать у Жомнира все мои переводы в тонких разнообложечных тетрадочках, что заштабелёваны где-то там, среди прочих бумаг на стеллажах его архивной комнаты.

Я приехал в Нежин и объявил ему о своём намерении забрать свои чёрно-серо-беловики.

Жомнир не возражал и не расспрашивал.

Он устроил застолье, ведь за эти годы я стал в их доме чем-то, типа дальнего родственника; бедного, но иногда полезного, как, скажем, при оклейке гостиной комнаты его квартиры новыми обоями.

Мы сели за квадратный стол, выдвинутый от стены в центр гостиной, и ели всё, что приносила с кухни Мария Антоновна. Мы пили крепкий самогон.

Жомнир увлечённо рассуждал про недавно раскопанную в каком-то кургане золотую пектораль большой художественной ценности.

Меняя тему, он спросил какие у меня отношения с Нежиным, имея ввиду Иру.

Я витиевато ответил, что они, отношения эти, оказались вполне плодотворными, имея ввиду тебя. Затем я осторожно спросил про Иру: как она?

– Что как?– ответил Жомнир.– Таскается по городу.

Это садануло мне в солнечное сплетение, хотя не так сильно, как слова Иры, что у неё есть Саша, она так говорила моей сестре, которая передала их мне уже после нашего с Ирой развода, в виде бонусного утешения, что ли.

Более всего меня поразило полное совпадение ответа Жомнира со словами мужика на конотопском кирпичном заводе на мой вопрос про Ольгу.

( … при всей разнице в образовательном и культурном уровне, когда нам нужно шибануть ближнего, мы пользуемся одним и тем же каменным топором …)

Когда пришло время выдвигаться мне на электричку, Жомнир сложил все мои переводы в увесистый целлофановый пакет и вышел проводить меня на вокзал.

Самогон оказался действительно крепким, но я помню как подкатила электричка и с шипением распахнула дверь на перрон.

Отказавшись от помощи Жомнира, я пошёл в круглый туннель тамбура с отблесками никелированных поручней по бокам.

Хватаясь за левый из них, я поднялся внутрь, прошёл к дверям напротив и повесил пакет на тамошний поручень.

Последнее, что я услышал, был звук захлопывающейся двери за спиной.

Когда я пришёл в себя, то всё так же стоял, уцепившись левой рукой в головку поручня у дверей.

Электричка тоже недвижно стояла у четвёртой платформы конотопского Вокзала.

Она была пуста, потому что по расписанию до её дальнейшего отправления на Хутор Михайловский оставалось ещё часа два.

Каменея мышцами живота, с остановившимся дыханием, я увидел, что поручень пуст. На остальных трёх целлофан тоже не просматривался.

Дёрнув раздвижную дверь, я зашёл в пустой вагон и взглянул вдоль пустых полок над окнами.

Я вернулся в тамбур и выдохнул: хху!

Сидеть на обтянутых кожзаменителем сиденьях пустой электрички мне не хотелось и я пошёл через подземный переход и привокзальную площадь в парк Лунатика, на твёрдую деревянную скамейку.

Там я долго сидел без всяких мыслей, только иногда представлял сам себя в виде тупо застывшей статуи над поручнем, с которого снимают целлофан с переводами.

Кто?!

Какая разница. Кто бы то ни был, добыча радости не принесла – абсолютная бесполезность. Разве что печку растапливать – хватит на несколько зим…

Бездумно просидев около часа, я вспомнил, что это день дежурства СМП-615 в народной дружине и побрёл в опорный пункт, где тоже всего лишь сидел – безучастно, отстранённо и молча.

Только когда пришёл милиционер, я понял, что надо делать дальше.

– Товарищ капитан, одолжите три рубля до следующего дежурства.

– Я рублями не одалживаю, могу только сутками. Пятнадцать хватит?

Его острословие лишь подтвердило правильность возникшего у меня плана.

На следующий день в нашей бригаде нашлись три рубля и после работы я поехал в Нежин. Там, в пятиэтажке преподавателей НГПИ в Графском парке я нашёл квартиру улыбчивой Ноны.

Я сказал, что потерял переводы Моэма, над которыми работал несколько лет. Теперь для их восстановления мне нужны оригиналы, все из которых собраны в имеющемся у неё четырёхтомнике. Не могла бы она?..

Всё так же мило улыбаясь, Нона принесла книги, сложила их в целлофановый пакет и передала мне.

Как радостно застучало моё сердце – спасибо!

– Слышь, Мария Антоновна? Этот негодный Огольцов потерял все свои переводы в электричке!

– А зачем было хлопца поить?

Мария Антоновна тоже не знала, что все мои невзгоды или радости, взлёты и падения, исходят от той сволочи в недостижимо далёком будущем, которая сейчас слагает это письмо тебе, лёжа в палатке среди тёмного леса под неумолчное журчанье струй реки Варанда…