На носу у каймана

— Хорошо, но сначала я все же постреляю! — снова закричал Ярей, и он еще не умолк, как раздались выстрелы. Потом он снова зарядил винтовку и снова стал стрелять.

Хусто увидел, как разлетелись вдребезги окна домов на противоположной стороне улицы, потом пули изрешетили лачуги, что стояли на холме напротив банка. Мужчины, женщины и дети, которые до этого наблюдали за происходящим, бросились бежать, но кое-кого пули все же настигли.

Хусто кинулся назад к своей винтовке. Просто невероятно — целая группа солдат не может справиться с одним человеком. Но скоро все поняли, что Ярей прекрасный стрелок и выбить его из этой позиции невозможно.

Через двадцать минут было уже около тридцати раненых. Жителей квартала эвакуировали, перестрелка не утихала.

Отчаявшись, капитан Хардинес держал совет с сержантом Аргудином и капралом.

— Надо же! Сумасшедший в центре города! Откуда у него столько патронов? Если бы дело было в лесу, мы бы его окружили и заставили сдаться. Рано или поздно у него кончилась бы еда, вода и боеприпасы — и он поднял бы руки! А здесь!..

— Так дальше продолжаться не может, капитан! У него дальнобойная винтовка, а стрелок он отличный. Надо схватить его, ранить, что-то надо делать!

— Аргудин, — капитан строго взглянул на сержанта, — приведи сюда того парня, что хорошо стреляет… Как его зовут?

— Арсенио де ла Тинта?

— Вот-вот, его. Его и еще двух самых надежных твоих солдат.

Сержант удивленно посмотрел на капитана Хардинеса.

Когда солдаты подошли, капитан велел им следовать за собой. Они прошли метров сто вниз по течению реки. В устье отвязали лодку и стали грести к середине залива. Когда они были приблизительно в двухстах метрах от берега, капитан, повернув руль влево, направил лодку на запад. Через несколько минут они оказались в зоне обстрела.

Они уже различали пространство между банком и складом, застроенное снизу и открытое сверху, мешки и человеческую фигуру, которая временами двигалась.

— Его надо ранить в ногу, Арсенио, — мрачно сказал Хардинес.

— Но, капитан, это очень трудно. Он ведь прячется. Да и темно уже… Придется стрелять по корпусу…

— Постарайся, как только можешь, Арсенио.

Наконец решившись, Арсенио прицелился. Из укрытия Ярея дважды прогремели выстрелы.

Первая пуля пролетела в метре от уха капитана. Вторая вырвала клок из формы Арсенио. Лодка скользнула вниз, а когда снова поднялась на гребень, Арсенио, не выпустивший винтовку из рук, нажал на спусковой крючок.

Послышалось еще несколько выстрелов, потом винтовка Ярея умолкла.

— Попал, капитан! — Арсенио прижал руку к левому плечу. Его винтовка упала на дно лодки. — Попал, но вот куда — не знаю. — Голова у него была опущена, и смотрел он как-то странно.

— Быстро гребите к берегу! — приказал капитан.

Мы все по-прежнему были встревожены — слышим перестрелку, но не знаем, что происходит. Наконец доставили тяжелораненого, который сообщил, что это не высадка десанта, а перестрелка между солдатами, однако больше он ничего не мог сказать. Тут появился рентгенолог.

— Тебя ждет Мурон, Педро, у него раненный в ногу, надо ампутировать.

— Пойдем, толстячок, поможешь нам, — предлагает Педро.

В операционной на столе лежит светлый мулат, молодой и крепкий. Доктор Мурон осматривает его ногу.

— Надо ампутировать, — заявляет Мурон.

Он маленького роста, толстенький, лет ему пятьдесят пять — шестьдесят, но он выглядит старше из-за седины, к тому же носит какие-то древние очки в черной оправе, которые постоянно съезжают на кончик носа.

Больной уже под наркозом.

— Бедный Роберто, — говорит одна из медсестер. — Неужто он останется без ноги, такой молодой, сильный парень.

— И ведь он ни о чем не подозревает. Как ему скажешь, когда он очнется, — добавляет другая.

— Я рад, что вы пришли! — обратился Мурон к Педро. — Мне бы хотелось, чтобы вы понаблюдали эту ампутацию.

Рана у парня ужасная. Сзади под коленным суставом она почти незаметна. Но там, где пуля вышла наружу, огромная дыра с рваными краями, кости раздроблены, все залито кровью. Пуля раздробила большую берцовую кость, малая осталась цела.

— Ампутация, конечно? — Вопрос доктора Мурона прозвучал скорее как утверждение.

— Нет, доктор, — возразил Педро, — ампутировать никогда не поздно, но, если это сделать сейчас, мы уже не сможем спасти ногу парню, а ведь он такой молодой.

— Потом будет хуже! Придется ампутировать с гангреной.

Кто-то отворил дверь в операционную, и выстрелы зазвучали громче. Приходится делать над собой усилие, чтобы сохранить хладнокровие и работоспособность в такой обстановке, когда не знаешь, что происходит в городе. Жена Перы испуганно мечется по операционной, готовясь к переливанию крови. Сесилию мы оставили внизу, у лестницы, и наказали ей пропускать только раненых. Вскоре пришел рентгенолог с двумя снимками.

— Пуля раздробила большую берцовую кость на участке примерно четыре сантиметра.

— Я же говорил, — не уступает Мурон, — надо ампутировать.

Педро молчит и, слушая Ромеро и Мурона, исследует рану и всю ногу. Я понимаю, что он смотрит, в каком состоянии кровеносные сосуды.

— Доктор Мурон, — говорит он наконец, — простите, пожалуйста, вы старше меня. И конечно, у вас гораздо больше опыта, но давайте все-таки попробуем спасти ногу.

Доктор Мурон уставился на Педро с удивлением. Я стою в стороне и наблюдаю за дуэлью ортопедов.

— Вот, доктор, посмотрите, — говорит Педро медленно. — Теперь понимаете, почему мне не хочется ампутировать?

Мурон не отвечает, но лицо его выражает вопрос.

— Потому что бедренная артерия не затронута. То есть не поврежден главный кровеносный сосуд, и с его помощью мы спасем ногу.

— А что будем делать с большой берцовой?

— Нарастим!

— Нарастим? Вспомните, что вы в Баракоа! — не унимается доктор Мурон.

— Да, мы в Баракоа, но можем отправить его в Гавану.

— Хорошо, делайте как хотите, — отвечает Мурон, — но я говорю, и вы еще убедитесь в моей правоте, — лучше ампутировать сразу, чем ампутировать потом с гангреной.

— Ампутировать всегда успеем, — говорит Педро, начиная мыть руки, и обращается ко мне: — Мойся и ты, толстячок, поможешь нам.

Операция нелегкая. Надо вычистить рану, выбрать все мелкие осколки кости, соединить крупные, сшить ткани, произвести гемостаз сосудов…

Вдруг до меня дошло, что перестрелка прекратилась.

— А ведь больше не стреляют, Педро!

Мы замерли, прислушиваясь, да, выстрелов не слышно.

«Что же все-таки случилось?» — едва успеваю подумать я, и мы снова сосредоточиваемся на операции, которая близится к концу, Педро велит накладывать гипс.

Внезапно дверь операционной распахивается. Из коридора доносятся голоса, какой-то шум. Входит сестра, очень взволнованная.

— Принесли раненого на носилках. Кажется, тяжелый.

Не раздумывая, я снимаю маску и перчатки, говорю Педро и Мурону:

— Вы кончайте, а я посмотрю, что там такое.

Выхожу из операционной и через смежную комнату прохожу в коридор, который ведет к лестнице. В коридоре вижу четырех солдат, возбужденных, едва сдерживающих слезы. Они несут носилки. Рядом идут капитан Хардинес, сержант Аргудин, другие офицеры.

— Спасите его, доктор, спасите, — умоляют они.

— Пожалуйста, доктор, — говорит Хардинес, на его лице написано отчаяние, — пожалуйста…

На носилках лежит солдат в форме, но без головного убора. Он высокий, худой, однако мускулистый. Черты лица тонкие, кожа оливковая, волосы черные. Голова — над правым ухом и в затылочной части — в крови. Глаза закрыты, он неподвижен, лишь временами постанывает, но сказать, видно, ничего не может.

Я смотрю на него: ранен в затылок, контужен, без сознания?

— Поставьте носилки, я осмотрю его.

Когда носилки стукнулись об пол, я заметил, как странно шевельнулись справа волосы раненого. Мороз пробежал у меня по коже. Я наклонился, отвел окровавленную прядь и увидел, что почти половина черепа держится чудом на лоскутке кожи вдоль серединной линии. Правого полушария мозга почти не было.