На носу у каймана

Хеласио мотора не выключил, и потому быстро доехал до разбитой машины, сине-зеленого «шевроле». Заглянув в разбитое окно, на переднем сиденье он увидел двух человек, окровавленных и потерявших сознание.

— Оба врачи! — изумился Хеласио.

И правда, оба были в светло-серой форме сельских медиков и в черных беретах.

Когда Салас велел мне срочно зайти в дирекцию, я понял: что-то случилось, ведь мы только что расстались после долгого разговора о больничных делах.

— Знаешь, Алипио, — сказал он очень серьезно, — только что из Гуантанамо мне звонил директор тамошней больницы. Он сообщил, что Рамос и Эухенио попали в аварию на Ла-Фароле. Какой-то шофер довез их до больницы. Видимо, у обоих сложные переломы, но опасности для жизни нет. Есть основания считать, что они были пьяны. Я сразу же позвонил в министерство, и мне сказали, что, к счастью, замена им обоим уже выслана…

— Да, Салас, я знаю, Рамос частенько садился за руль под мухой. Конечно, я предпочел бы, чтобы обошлось без аварии, но вообще-то я рад, что он здесь работать не будет. Слишком уж с ним возни много, ты же знаешь.

— Я с тобой полностью согласен. Но вызвал я тебя не только за этим. Еще раньше звонил начальник поста, Аргедо, и просил выслать врача для судебной экспертизы. Наверное, надо произвести вскрытие или дать свидетельство о смерти.

— К нам часто обращаются с такими просьбами. То одно, то другое — здесь ведь нет судебного врача, и все же ничего похожего на тот случай не было. Помнишь?

— Еще бы не помнить! — ответил он улыбаясь. — Подожди у входа, машину за тобой уже выслали, с тобой поедут два солдата и судебный исполнитель.

— Хорошо. Потом я тебе все расскажу.

С главной улицы джип свернул налево, проехал несколько кварталов в сторону гор, снова свернул налево, на грязную дорогу, и через две минуты я оказался в убогом, нищем квартале, очень напоминавшем те жалкие деревушки, которые уже стали для меня привычными в этих краях. Я думал, что хорошо знаю Баракоа, но не подозревал, что и здесь может существовать такая страшная нищета. Лачуги были сооружены из пальмовых стволов и листьев, из картона, а крышей служил птичий помет. У хибарок получше часть крыши была покрыта железом. Солдаты не знали, зачем мы едем, а судебный исполнитель объяснил мне, что надо засвидетельствовать смерть.

Мы проехали по самому грязному участку дороги и увидели два-три дома получше. Вокруг одного из них собралась толпа взрослых и детей.

— Здесь, — сказал судебный чиновник.

У этого дома была даже маленькая деревянная галерея. Обстановка показалась мне странной — кто-то плакал, а кто-то смеялся. Нас окружили мальчишки.

В комнате на столе лежало тело негритенка лет шести-семи, утопавшее в цветах. Хотя я и привык к покойникам, мне стало не по себе, когда я увидел малыша, у которого вся грудь была закрыта цветами, на глазах лежали белые цветы и во рту тоже цветок, только красный. Я не стал трогать цветы — не было нужды удостоверяться в смерти ребенка. Щадя невежество и темноту окружающих, а также из уважения к воле несчастных родителей мне не хотелось нарушать цветочное убранство маленького покойника.

Я поднял глаза и вдруг по другую сторону стола увидел мужчину, который тихо глотал слезы и как-то странно смотрел на меня. Это был отец мальчика, больного энцефалитом! Только сейчас я понял, кто этот маленький покойник.

Мне стало нехорошо, я повернулся и вышел из комнаты с чувством бесконечной жалости к этим людям и гнева к тем, кто их эксплуатировал и держал в невежестве и темноте.

Как бежит время! Уже октябрь, из нашей группы в Баракоа остается только Маргарита, которую назначили руководителем санитарной службы, организованной две недели назад, а Салас, директор больницы, Педро, Тони и я уезжаем, наша смена уже прибыла.

Дела в больнице наладились, Салас оказался прекрасным директором, новые врачи ничем не напоминают прежних, а в министерстве известно, в какой помощи нуждается больница и какие у нее трудности.

Мы — Педро, Тони и я — уезжаем тем же путем, что и приехали, — через Ла-Фаролу в машине Педро. Не хватает только Сесилии, которая с июля в Гаване.

Мне грустно уезжать из этого заброшенного и прекрасного края. Но Революция победила окончательно, и я знаю, что скоро здесь проложат настоящее шоссе и что в Баракоа можно будет слушать радио и смотреть телевизор, как и во всей стране. Знаю, что будет здесь и аэропорт не хуже других, и посадка перестанет быть рискованным предприятием.

Я уверен, пройдет немного времени — и в Баракоа построят среднюю школу, педагогическое училище, техникумы, фабрики для переработки какао, кокосов и кофе, дороги, которые помогут осваивать богатства этого края и принесут радость и надежду тем, кто здесь живет.

И тогда я обязательно приеду в Баракоа и с волнением вспомню, как я тут был сельским врачом. Это время не прошло для меня бесследно: я полюбил эту землю, пока еще забытую богом и людьми.