Царь-дерево

— Говорила я тебе, чтоб не высовывался, не лез, куда не надо, так ты не слушал! Все силу свою пробовал! «Построю сыроварню» да «построю сыроварню», а что из этого получилось?

— Коммунарам хоть немного денег перепало! — огрызнулся Ли Ваньцзюй.

Он вспомнил, что изрядно намучился с этой сыроварней. Стоял семьдесят четвертый год, во всей стране критиковали Линь Бяо и Конфуция, отбирали приусадебные участки, чтоб «обрубить хвост капитализму». В деревню непрерывным потоком шли разные пропагандистские бригады, комиссии, рабочие группы — посидеть и то нельзя было спокойно. Люди полностью обнищали. Одним садом было невозможно оплатить ни минеральные удобрения, ни ядохимикаты, а подсобными промыслами заниматься запрещали. Вот он думал-думал и надумал построить сыроварню. Соевые бобы есть, рабочих рук хватает, соорудил домик, котел поставил — и вари деньги. Сыр можно продавать, жмыхами — свиней кормить, в общем, сплошная выгода. Но думать-то приятно, а как открыть? Начальство наверняка скажет, что он не занимается главным делом и идет по капиталистическому пути; коммунары испугаются, что зря деньги потратят, а когда на лисицу охотишься да не убьешь — вся душа свербит. Даже старый бригадир и тот запел отходную. Если бы ему в голову не пришел один хитрый трюк, не было бы у них до сих пор никакой сыроварни! Теперь-то все это кажется почти пустяком, а тогда он здорово рисковал. Эх! Первым делом надо было придумать «новое направление борьбы» — иначе и сыроварни бы не получилось, но и греха за ним сейчас не было бы. В то время все рассуждали так: если враг против чего-нибудь выступает, значит, это надо немедленно осуществить, ему назло. Поймал он Ли Цянфу на его зловредных словах о сыроварне и сразу понял: теперь дело сладится. Раз враг против, значит, мы за, все без ошибки.

— Любишь ты хвастаться! — продолжала между тем Линь Цуйхуань. — Думаешь, что умный, а на самом деле глупее некуда! Кто в деревне не знает этого подонка Ли Цянфу? Как можно было на него полагаться? Посмотрим, удастся ли еще замять это дело!

— У меня сердце уже давно на шее висит, пусть смотрят на здоровье — красное оно или белое! — снова огрызнулся Ли Ваньцзюй.

Разве я полагался на Ли Цянфу? Все и без расспросов знали, что он это говорил. А он помещик, классовый враг; раз он против, значит, мы за, что и требовалось доказать. Созвали собрание по критике, протокол послали наверх, заткнули всем рты, дело и сладилось. Коммунары от этого только выиграли, стали больше получать за трудодень, обществу тоже польза, а чего все это стоило мне — никто не знает.

Линь Цуйхуань, видя, что он по-прежнему сидит неподвижно, не на шутку взволновалась и сказала, успокаивая его:

— Ладно, снимут с него колпак или нет — чего ты-то печалишься? Что такого хорошего в этом Ли Цянфу?

Да, ничего особенно хорошего в нем нет. Зловредные слова он действительно говорил, его покритиковали, он это признал, сыроварню построили, вот и все дела. Кто его заставлял лезть со своей болтовней в каждую дверь? И Гу Цюши хорош, чего он понимает? Вспомнили старинную историю о том, как Чжоу Юй избил Хуан Гая! Ну сболтнул старик, ты услышал, и ладно. Чего тягаешься с этим дураком, которому давно на кладбище пора? Все же в деревне знают цену его словам.

Хорошо хоть на этот раз секретарь Фэн кое-что понял. Правда, вранье — все слепилось в один идиотский комок, не расклеишь. Эх, тяжело было в прошлые годы деревенским руководителям, даже ругань почиталась чуть ли не за счастье, но сейчас терпеть такое уже неприятно. Ну и что из того, что неприятно? Тебя спрашивать не будут, а что хотят с тобой, то и сделают!

Как раз во время этих размышлений Ли Ваньцзюй услышал за окном крик:

— Секретарь, вы дома?

Так обычно кричал Ли Цянфу. В дома бедняков и середняков он не решался ходить, боясь, что от него будут шарахаться, как от заразного. К помещикам и кулакам он тем более не ходил, опасаясь, что его заподозрят в сговоре. Единственный, к кому он мог ходить, — это Ли Ваньцзюй. Как помещичий элемент, он имел полное право прийти к секретарю партбюро, хозяину всей деревни, и доложить ему, как он исправляет свою идеологию. Но в дом секретаря он опять же не смел войти. У Ли Ваньцзюя часто собирались другие кадровые работники бригады, и всякий нахальный визит мог быть расценен как выведывание секретов. Поэтому Ли Цянфу обычно становился посреди двора и кричал. Если в доме было собрание, Ли Ваньцзюй выходил к нему на несколько слов, а если нет — даже приглашал его в дом.

Сейчас Линь Цуйхуань, не дав мужу раскрыть рта, высунулась в окно и закричала:

— Чего орешь? Кого вызываешь? Твой секретарь только что дух испустил!

Ли Цянфу знал, какая это занозистая баба, и не посмел ответить. Тут из двери, накидывая на плечи ватник, выглянул Ли Ваньцзюй. На сей раз он не пригласил помещика в дом, а спросил прямо с крыльца:

— Ты чего пришел?

— Хочу узнать насчет снятия колпаков.

— А чего тут узнавать? Если снимут, так снимут, а не снимут, так не снимут.

— Секретарь, вы уж замолвите за меня словечко!

— Сам за себя замолви! Нечего ходить по всему свету и болтать! Это ты трепался о Чжоу Юе, который избил Хуан Гая?

— Я, я, — заикаясь и в страхе отступая, проговорил Ли Цянфу. — Но я только шутил.

— Разве такие вещи в шутку говорят? До седых волос дожил, а ума не нажил! — все больше распаляясь, прошипел Ли Ваньцзюй. — Ты знаешь, что полагается за эти слова? Чжоу Юй и Хуан Гай были военачальниками из одного лагеря. А кто такие ты и я? Ты меня с собой в одну кучу валишь? Ты что себе позволяешь?

Ли Цянфу еще больше испугался. Действительно, это попахивало сколачиванием преступного блока. Что же делать? Сказанные слова, как выплеснутую воду, уже назад не вернешь. Он весь посинел и задрожал.

Секретарь хотел сказать еще что-то, но жена закричала из-за его спины:

— Поменьше вожжайся с этим типом, нечего на него слюну изводить!

Ли Ваньцзюй махнул рукой, показывая, чтобы старик уходил. Тот повернулся и с трудом сделал несколько шагов. Видя, что у него душа почти рассталась с телом, хозяин сжалился и крикнул вдогонку:

— Ладно, можешь спать спокойно! Я постараюсь добиться твоей реабилитации!

Секретарь укома уже давно не спал так сладко. Когда он услышал щебет птиц, кукареканье и открыл глаза, то сначала даже не мог понять, где он находится. Потом потянулся, сел на кане, и тут до него из-за окна донесся чей-то разговор.

— Ну как, будут ли с Ли Пятого колпак снимать? — спросил незнакомый женский голос.

— Будут. Я с секретарем Фэном обо всем договорилась, — ответила тетушка Лю.

— Ну и ладно. А то знаешь, этот старик уже который день работать как следует не может. Все бормочет про свой колпак, я даже слушать устала: будто червяки в ушах завелись. Я ведь сейчас с ним на пару в саду работаю, так смотреть на него ужасно жалко!

А, раз эта женщина работает вместе с помещиком, надо расспросить ее, это поможет делу! Фэн Чжэньминь торопливо оделся и вышел на крыльцо с чашкой воды в руках, делая вид, будто хочет прополоскать рот.

— Ой, извините, разбудили вас! — хихикнув, поклонилась тетушка Лу.

— Это тетушка Лу, соседка наша, — церемонно представила ее тетушка Лю.

С этого момента в голове Фэн Чжэньминя запечатлелись рассказы нескольких людей.

Тетушка Лу сказала так:

— Видать, натерпелись вы в дороге, товарищ секретарь! Я еще вчера вечером услыхала, что вы приехали, хотела зайти, да мой старик не пустил. Говорит: «У секретаря укома время драгоценное, по минутам расписано. Чего ты к нему полезешь без дела?» Мы с ним даже поцапались. Я ему говорю: «Сейчас ведь „банду четырех“ сбросили, все толкуют, что надо опираться на народ. А я кто как не народ? Значит, должна помочь секретарю, сказать ему кое-что, может, пригодится». Правильно я говорю, товарищ секретарь?

Вы спрашиваете про Ли Пятого? Верно, мы с ним в саду вместе работаем. Хорошо ли работает? Ха, да он же тощий старикашка, чего он может! Так, записывают ему трудодни, чтоб с голоду не помер. Говорил ли он всякие вредные слова? Говорил. В то время многие говорили, не он один. Эка невидаль!