Уткоместь, или Моление о Еве

аю только я... И ещё мой драгоценный сын Алеша.

____________

Я - Раиса.

Ко мне за нарезкой "Чеддера" приходит маленькая женщина в тяжелом ортопедическом ботинке. Уже не помню, как разговорились, но выяснилось: она писательница. Не особо знаменитая, но и не так, чтоб уж совсем никто... Нормальный старший инженер литературы. Ее явно заинтриговала перемена моего статуса - я сама ей рассказала. Она кружит над этим, как ворона над сыром. Но у неё явно нет нахальной хватки спросить прямо: ну и как это, после кульмана, отсчитывать сдачу? Мне жалко её беспомощности в добывании истины, и я сама ей рассказываю о голодном обмороке, который, с моей точки зрения, вполне сравним с её мальчуковыми ботинками. И ботинки даже хуже. Они вопиют сразу, а обморок ещё надо вызвать на выход, как сделали татарки, варя суп.

- Хотите и вас устрою? - спрашиваю я.

Бедняжка хлопочет лицом от множественных чувств. Во-первых, ей приятна моя чуткость, которая есть хорошее отношение. В реестре её доблестей чуткость - определенно дама придворная. Сразу после доброты и где-то рядом с великодушием. Конечно, это мой реестр, но я давно знаю: вскормленные одной мамкой-школой, мы не разнообразны в главных вопросах. Мы кучерявимся уже на деталях, а изначальная луковица у поколения одна. Писательница наконец успокаивается и благодарит излишними словами. Это такая наша беда многословие. Если есть одно определение и десять к нему синонимов, мы впариваем в речь все одиннадцать слов сразу. Мы - народ неточный, мы народ чрезмерный. Не знала потом, как от неё отделаться. От её объяснений, что она абсолютно нормально относится к возможности поменять профессию, но у неё пока все - тьфу! тьфу! - слава Богу, но она не осуждает никого, как бы она смела! И если кто способен и может круто повернуть жизнь, то нет вопросов! Потому как зарабатывание средств к существованию, если это, конечно, пристойные дела, всегда свято, человек обязан накормить себя и слабых сам и так далее, с повторением слов и жестов маленькими ручками, тискающими детские варежки, и притоптыванием тяжелыми ботинками на очень злой ребрухе.

Когда она, наконец, ушла и я проследила, как она мелкими перебежками перешла улицу, я подумала, что гадостность времени даже не в том, что я, инженер-оборонщик, торгую "чеддером". Я всегда знала: кусок сыра важнее автомата Калашникова. Гадостность времени в том, что оно над нами смеется. Смеются день и ночь, смеются стрелки на часах, мы как бы живем в постоянном осмеянии, и это нас, что ни говори, оскорбляет. Но как поступить со стрелками на часах? Поверните сейчас голову и посчитайте смеющиеся вокруг вас стрелки. А теперь представьте совсем другое. Пустыню и Моисея с паствой. И насмешку пустыни над пустынниками. Куда бы они пришли, если бы под их ногами всхохатывал песок, а барханы змеились иронией? Хватило бы у них сил идти? Но вот мы. Попали в воронку истории. И она - воронка - просто изиздевалась над нашими сучащими по грязи ножками. Но разве время не бесчувственно? Разве