Избранное

Бедная мама, сказал он.

Но если отец не подсматривал, почему я на него подумал? — сказал он.

Не знаю, сказал он.

Сел на берегу и свесил ноги в воду, по воде пошла рябь, и раков не стало видно. А когда вода успокоилась, они уже исчезли.

Он соскользнул ниже, ноги коснулись дна, и он пошел вброд по ручью, потом поплыл вкруговую обратно к берегу. А потом, цепляясь за береговые травы, стал взбивать воду ногами.

Вылез на берег и стал на краю, ладонями стряхивая с себя воду. Так и стоял, подставляя солнцу то спину, то живот, пока совсем не обсох.

Ничего я не знаю, сказал он.

Пошел к своей одежде за носовым платком, достал его из кармана, вместе с платком достал письмо от Мардж и перечитал заново от начала до конца. Ее дядя, адвокат, готов взять его в свою контору, писала Мардж, и хочет, чтобы Генри приступил к работе после пасхальных каникул.

Часть вторая

Изредка он ненадолго засыпал и опять просыпался от холода. Скорчился в ледяной постели, ныли затекшие ноги, и он твердил себе, что надо встать, поискать, чем бы еще укрыться. И все же час за часом лежал не шевелясь, мучительно хотелось вытянуть ноги, но он знал, каково будет ступнями коснуться ледяного изножья кровати…

зачем ну зачем я здесь в холоде и в темноте? Холодная постель поворачивается к солнцу, холодный зародыш ждет часа родиться на свет. Зачем я зачем зачемяздесь

…уснул на рассвете, и разбудил ее голос; и все еще так холодно, что не шевельнешься, но, лежа лицом к стене, можно смотреть в щель между досками. Она стоит в саду, ниже по склону холма, в халате, наклонилась над грядками, так что космы падают на глаза, и разглядывает ростки. Его разбудили ее пронзительные крики, но сейчас она что-то бормочет себе под нос — и вот хватается обеими руками за волосы, вскидывает руки вверх и опять вопит, подняла голову, ему видно ее лицо и кривящийся в крике рот. А еще ниже по косогору, за уэйрой  [6] и садовой оградой, полдюжины псов сидят и слушают, натянув цепи во всю длину, и вот один начинает лаять и рваться на цепи. Тогда поднимают лай и остальные, и наконец уже не отличишь лай от эха, что отдается через всю долину.

И, не в силах больше терпеть сводящую ноги судорогу, Дэйв переворачивается на спину, ступни касаются ледяного изножья кровати, и его передергивает. Он зевает, потягивается, но еще весь закоченел и дрожит; поворачивает голову, а на второй кровати, опираясь спиной о сложенную вдвое подушку, сидит Джонни и свертывает самокрутку.

— Утречко прямо как на Северном полюсе,— говорит Джонни.

В эту пору — и такой мороз, думает Дэйв, а ведь считанные недели остались до рождества.

— Да,— говорит он,— ночью было очень холодно.

Опять поджал ноги и смотрит на Джонни, тот, уже дымя самокруткой, поднялся и стоит возле кровати, ступни и пальцы грязноваты, из-под фланелевой рубахи торчат длинные тощие ноги. Он выбрался из одеяла, в которое кутался, ложась на матрас, отбросил самое верхнее одеяло, и оказалось, там лишним слоем для тепла были разложены его штаны и все прочее, даже носки, и конечно, все это он теперь наденет теплое. Дэйв смотрит и думает — вот и видно, какой я безнадежный болван…

зачем ох ну зачем я здесь, здесь только и есть что маори и никакой пастушки, нет нет. Потерян я и гибну здесь. (Что значит «здесь» для бездельника, перекати-поля?) Но всегда остается скука. Plus ça change…  [7]

Когда он сел на кровати и начал обуваться, на пол упала книга, Джонни подобрал ее.

— Шекспир, «Зимняя сказка»,— прочитал он вслух. Раскрыл и на первом листе прочел: — Генри Грифитс. Ты что, перекупил ее у кого-то, Дэйв?

Да нет. Не перекупил.

— Дэвид — мое второе имя,— сказал он.

Джонни подождал, пока он совсем собрался, и только тогда сказал:

— Миссис Макгрегор говорила, тебя зовут мистер Спенсер.

Дэйв зевнул.

— Да, Джонни, верно. Только я сам себе опостылел. Захотелось все переменить. Но ты уж будь другом, Джонни, никому не говори. Когда-нибудь я тебе все расскажу.

Джонни вышел, не сказал больше ни слова, и через минуту сквозь щель между досками Дэйв увидел, как он враскачку шагает в своих грубых башмаках по дорожке к уэйре. Жена хозяина все еще стояла там и все еще что-то бормотала, но, когда Джонни подошел, закричала ему — смотри! Он чиркнул спичкой и, снова дымя самокруткой, молча смотрит, лицо точно коричневая маска, усталое, иссечено морщинами, под глазами мешки.

— А говорит, есть бог! — кричит она.— Какой тут может быть бог?

Нет, ты скажи! — кричит она, вытянула руку, наставила на Джонни указательный палец.

Но Джонни молчит, только сунул руки в карманы, скрестил ноги, выпустил струю дыма, смешанное с дымом дыхание на холоде превращается в пар.

— Смотри! — кричит она и показывает на землю.

Вот что наделал бог. Послал семена, потом послал дождь, и они проросли, а теперь послал мороз и убил их.

А говорят, есть бог!

Бог! Бог!

И опять залаяли псы, и уже не разобрать, что она говорит, но она снова подняла голову, на запрокинутом лице презрительно кривятся губы, а потом она плюнула, плевок взлетел вверх и шлепнулся ей на лицо, она яростно затрясла головой и утерлась полой халата.

Джонни прошел по дорожке к скамье, приставленной к торцу уэйры. Перевернул стоявшее вверх дном ведро, оно загремело, и псы умолкли и смотрели вслед, пока он не скрылся из виду, потом снова сели, глядят на хозяйку.

И Дэйв, лежа на кровати, тоже смотрит сквозь щель в стене лачуги. Совсем неуютно лежать и смотреть, он застыл, закоченел, но вставать так неохота, начнешь двигаться — согреешься, но сперва накинется колючий холод, так неохота заново родиться на свет…

зачемзачемъя о зачем

…Солнце уже заглядывает в долину. Свет пятнами ложится на лес, что карабкается по откосу за речкой, и освещенные деревья вновь стали тускло-желтыми. (Дэйв удивлялся, что леса здесь не очень зеленые, и ему объяснили: в это время года они цветут, и желтизна — от пыльцы.) У него на глазах пятна света ширятся, соединяются, окрашивая деревья в желтый цвет; вот иней по эту сторону речки начал таять, и трава, там, где ее не затеняют старые пни, стала зеленая. Еще минуту спустя солнечный свет перекинулся через дорогу и почти достиг уэйры. Он добрался до собачьих конур — и один пес зевает навстречу солнечным лучам, два чешутся, один лежит на боку, другой свернулся клубком и вылизывается, а последний растянулся на брюхе, уткнув морду в передние лапы. Потом загремели цепи, и вот все псы на ногах, все смотрят в одну сторону и тихонько помахивают хвостами. Хозяйки сейчас не видно, однако она еще в саду, Дэйву слышно — бормочет что-то, а из-за угла уэйры вышел хозяин, наверно, ищет ее. Застегивает пояс с ножом в ножнах, и на поясе болтается цепочка с точилом для ножа. С плеч хозяина свисает на спину старое одеяло, Дэйв знает — оно связано вокруг шеи обрывком бечевки да еще скреплено булавками; от шляпы, поля которой спереди отрезаны, он кажется еще выше ростом. Шляпа точно шлем, и хозяин напоминает воина с какой-нибудь старинной картины. Пожалуй, с картинки из Библии, думает Дэйв, такая у него темная кожа, крупный орлиный нос и длинная черная борода, в которой еще не слишком заметна проседь.

Хозяин позвал жену, она не откликнулась (а уж наверно, услыхала, понимает Дэйв, потому что бормотанье смолкло), и он скрывается из виду, уходит по той же дорожке, по которой ушел с ведром Джонни; собаки медленно поворачивают головы, смотрят ему вслед, чуть заметно помахивают хвостами, но хлопнула отворенная калитка — и псы разом подняли лай, рвутся с цепей, натягивая их до отказа, встают на дыбки. Вот опять появился старик — вышел из загона, идет к собакам, спустил их с цепи, и они прыгают вокруг него, скачут, взвиваются в воздух, лижут ему руки и пытаются лизнуть в лицо. Потом принимаются бегать широкими кругами, гоняются друг за дружкой, и тявкают, и визжат, и щелкают зубами, играючи валят друг друга наземь. А потом хозяин скрывается из виду — и псы затихают, сидят порознь, тужатся, сгорбясь, занятые каждый своим делом, но при этом неотрывно следят — далеко ли уходит хозяин. И каждый старается поскорей покончить с неотложным, лишь наспех, для порядка, откидывает задними лапами землю и с лаем мчится прочь, спеша обогнать хозяина.