Актриса и милиционер

и злы. Они опаздывали и вытягивали шеи, вычисляя конец пробки. И еще они прятали друг от друга глаза, потому как не хотели встречи на уровне глаз. В их душах было переполнено и томливо. И они жаждали... Выхода? Исхода? Конца? Нора думает: вот и она едет репетировать абсурд, увеличивая количество бессмысленного на земле. И все идет именно так, а не иначе.

А тут еще возьми и случись знакомый неизвестный затылок. Пора было выходить. "Что-то похожее у меня уже было, - думала Нора. - В чем-то таком я уже участвовала".

Виктор Иванович Кравченко нажимал кнопку звонка квартиры, что под Норой. Ему открыла женщина, лицо которой было стерто жизнью практически до основания. То есть нельзя думать, что не было носа, глаз и прочих выпукло-вогнутостей, но наличие их как бы не имело значения. Наверное, целенькие горы тоже выглядели никак по сравнению с разрушенным Спитаком. Никак - предполагаю - выглядит и Солнце дня смерти.

Вите такие лица не нравились, и хотя видел он их миллион, каждый раз что-то смутное начинало разворачиваться в его природе. На ровном месте он начинал обижаться сразу на всех, и возникало ощущение тяжести под ложечкой, которое и спасало, переводя стрелку со смуты мыслей на беспокойство пищеварения. Что несравненно понятней. Вот и сейчас, глядя на женщину, открывшую ему дверь, он решил, что жопка останкинской колбасы явно перележала в холодильнике и напрасно он так уж все доедает. Надо освобождаться от жадности деревенщины. "Ты ее помни, но забудь", - учил его капитан-психолог.

- Ну и чего тебе надо? - спросила женщина, впуская Витька в такую же, как сама, стертую квартиру.

- Я по поводу случая падения, - вежливо сказал Витя.

- Меня тогда не было, - сказала женщина, - я стояла в очереди в собесе. Такая, как в войну за хлебом - воздуха в коридоре нету, пустили бы уж газ, чтоб мы там и полегли все разом.

- Нельзя так говорить, - сурово сказал Витя. - Это негуманно. А кто-нибудь другой дома был?

- Кому ж быть? - спросила женщина. - Олька на работе с утра.

- Ольга - это кто?

Женщина заполошилась, лицо как бы пошло рябью, потом стало краснеть, потом все вместе - рябь и цвет - собрались вкупе, и уже было ясно, что лучше от нее уйти, что на смену стертости пришел гнев с ненавистью под ручку и тут, как говаривал Витин дядька, уже хоть Стеньку об горох, хоть горох об Стеньку.

- Так куда ж ей деваться? - кричала женщина. - Если нигде ничего? Кому на хрен нужна ваша прописка, если полстраны живут нигде и не там? Скажите, пожалуйста! Бомжа, проклятого пьяницу ему жалко, вопросы задавать не лень. А я сама, считай, бомж! Вот продам квартиру Абдулле, Олькиному хозяину, и кто я буду? Вот я тогда под ноги тебе и прыгну, моя дорогая милицая, дать тебе нечего!

- Успокойтесь, гражданка, - вежливо сказал Витек, потому что ни на грамм он на нее не рассердился, а даже более того - внутри себя он ее поощрял в гневе и ненависти. Капитан-психолог объяснял им, что чем больше из человека выйдет криком, тем он будет дальше от