Великая надежда

Георг сидел, не шелохнувшись. Как нелепо, что он радовался, предвкушая этот день. Так же нелепо, как радовались пятнадцать лет назад его родители, когда из светлой больницы в сумерках несли его на руках по улице. Георг был рад, что родился. Но никогда еще он не радовался этому так, как в этом году.

Уже несколько недель шли разговоры о том, как бы им отпраздновать его день рождения; уже несколько недель они строили планы и без конца все обсуждали.

Для пущей торжественности отец дал ему на этот день поносить свой темно-серый костюм. В брюки был продет узкий кожаный ремень. Пиджак был широкий, двубортный, отцовские плечи невозмутимо ниспадали с плеч Георга. Если бы только не звезда, не большая желтая звезда на этом нарядном пиджаке!

Она отравляла Георгу всю радость.

Звезда была цвета солнца. Любимое солнце, сияющее светило детских лет — теперь оно было разоблачено! Если зажмурить глаза, вокруг него возникали черные ободки, которые ловко сжимались и вытягивались, а посредине проступало слово «Еврей».

Георг с досадой прикрыл звезду рукой, потом убрал руку. Из притихшего двора сквозь блеклые стекла протянулись туманные полосы и попытались окутать звезду. Тайная полиция запретила окутывать звезду. Сумерки становились наказуемыми, да и луна тоже становилась наказуемой, когда проливала на затемненный город свой насмешливый свет.

Георг вздохнул. Уже послышались голоса гостей. Он вскочил и, обогнув стол, побежал навстречу.

— Вы все здесь?

— Кроме Эллен.

— Может, она больше не придет!

— Может, она больше не хочет приходить.

— Может, с нами дружить нехорошо.

— Вряд ли, — задумчиво сказал Георг. Туманные полосы по-прежнему тянулись сквозь оконные стекла. И по-прежнему стояла посреди стола унылая черная коврижка. — Погоди, — сказал ей Георг, — скоро придет твой жених. Твой жених — бело-розовый тортик. Сердечно поздравляю! Скоро ты уже не будешь чувствовать себя такой одинокой, моя милая!

Коврижка молчала.

— Его принесет Эллен, — упрямо сказал Георг. — Эллен точно его принесет. Знаешь ли, Эллен не обязана носить звезду! Она отворит стеклянную дверь и положит на прилавок деньги. Она скажет: «Торт мне, пожалуйста!» — и ей дадут торт. Так и будет. Говорю тебе, так оно и будет. Если не носить звезды, можно получить все, что хочешь!

Биби засмеялась, но смех прозвучал ненатурально. Остальные расселись вокруг стола и безуспешно попытались завязать беседу в том тихом и безучастном тоне, в каком беседуют взрослые. Как будто они не слышали плача из соседней комнаты и как будто им не было страшно. В соседней комнате кто-то плакал, должно быть, тот молодой человек, которого сюда недавно переселили.

Георг поднялся с места, подтянул ремень и широко и неуверенно выложил руки на скатерть. Он закашлялся и отпил глоток воды. Он хотел сказать речь, и чтобы эта речь прозвучала празднично. Он хотел сказать: я очень благодарен вам, что вы пришли, и для меня это большая радость. Спасибо Биби, и Ханне, и Рут за три шелковых носовых платка, они мне в самом деле очень пригодятся. И спасибо Курту и Леону за кожаный кисет, он мне очень кстати. Когда война кончится, я как-нибудь достану его из кармана, и мы раскурим трубку мира. Спасибо Герберту за красный мяч для водного поло — теперь он принадлежит всем нам. Будущим летом мы опять будем играть в мяч.

Вот что хотел сказать Георг. Поэтому он встал и положил обе руки на скатерть. Поэтому он неустанно барабанил пальцами по краю стола. Он хотел привлечь к себе внимание.

Дети уже давно притихли, но незнакомый молодой человек по соседству не умолкал. Из-за его плача слова угасли у Георга на устах, как угасают одна за другой спички на сквозняке.

Георг хотел произнести длинную речь. Он хотел сказать все, что полагается, но вместо этого произнес только: — Там кто-то плачет! — и снова сел. — Вот именно, кто-то плачет, — ворчливо повторил Курт. На пол упала ложка. Биби нырнула под стол и подняла ее. — Курам на смех, — сказал Герберт, — и чего он плачет? Из-за ничего, просто так!

— Из-за ничего, просто так! — безнадежно повторил Леон. — Вот именно. Именно, что так!

— Берите коврижку! — крикнул Георг. Это должно было прозвучать ободряюще, а прозвучало тоскливо. Все взяли по куску коврижки. Георг испуганно смотрел на гостей. Они жевали торопливо и с усилием: коврижка была чересчур сухая. Они давились. — Теперь уже скоро придет Эллен с тортом, — сказал Георг. — А самое вкусное всегда лучше приберечь на закуску.

— Эллен не придет, — перебил Курт, — она больше не хочет с нами водиться!

— С нами и нашими звездами.

— Она нас забыла.

Рут встала и разлила по чашкам чай, бесшумно, быстро и не пролив ни капли. Глаза детей потерянно блестели поверх чашек. Герберт сделал вид, будто поперхнулся, и начал кашлять.

Георг медленно обходил гостей, хлопал на ходу каждого по плечу, кричал «Старина!» и тому подобное и даже смеялся. Остальные смеялись вместе с ним. Стоило им на мгновение притихнуть, из-за стены снова отчетливо слышался плач. Курт хотел рассказать что-то смешное и перевернул чашку. «Ничего! — крикнул Георг, — это ерунда!» Биби вскочила с места и подложила под мокрое пятно свою салфетку. Туманные полосы, тянувшиеся сквозь оконные стекла, из серых превратились в черные. Беспричинно блеснули на шкафу пустые банки.

Биби что-то шепнула Курту.

— На моем дне рождения никаких тайн! — огорченно пробормотал Георг.

— Радуйся, что ты этого не знаешь! — крикнула Биби через стол звонко и, пожалуй, громче, чем следовало. — Радуйся, Георг, что к твоему дню рождения это не относится! — Биби была бы рада, если бы у нее были какие-нибудь тайны. О том, что бы из этого могло получиться, она не думала. Если бы у нее была тайна, с нее было бы довольно.

Плач за стеной не переставал. Внезапно Ханна вскочила. «Пойду спрошу у него, в чем дело, — сердито крикнула она. — Вот сейчас пойду и спрошу!»

Георг загородил дверь. Он расставил руки и прижался головой к дереву — живая баррикада против плача, который несется изо всех комнат, стоит только прислушаться. Ханна вцепилась ему в плечи и попыталась оторвать его от двери.

— Я хочу выяснить, в чем там дело, ясно?

— Это нас не касается! Хватит с нас и того, что мы вынуждены жить дверь в дверь с чужими людьми. А почему они плачут и почему смеются — это нас не касается!

— Нет, касается! — вне себя крикнула Ханна. — Это уже много раз нас касалось, а мы были чересчур тактичными. Но теперь это касается нас совсем по-особенному! — Она обернулась к остальным. — Помогите мне, помогите же! Мы должны добиться ясности!

— Нам нельзя требовать ясности, — тихо сказал Георг. — Это делают взрослые, почти все взрослые, и от этого умирают. Оттого, что требуют ясности. Сколько бы вы ни спрашивали, все равно все останется неясно, слышите? Пока вы живы. — Окоченевшими пальцами он вцепился в дверной косяк. Постепенно его руки обмякли — вот-вот опустятся.

— Ты болен, — сказала Ханна, — Георг, ты болен.

Остальные молча стояли кружком.

Герберт протиснулся вперед.

— Хотите знать, что Биби сейчас сказала? Я знаю! Я слышал. Хотите, скажу? Хотите? Я скажу, да?

— Говори!

— Не говори!

— Только попробуй, Герберт!

— Биби сказала, она сказала…

— Я не хочу знать! — крикнул Георг. — Сегодня мой день рождения, и я не хочу ничего знать! — Его руки равнодушно повисли. — Сегодня мой день рождения, — без сил повторил он, — и вы желали мне всего самого лучшего. Вы все желали.

— Он прав, — сказал Леон. — Сегодня его день рождения, и точка. Давайте во что-нибудь поиграем!

— Давайте, — сказал Георг. — Ну давайте! — Его глаза снова заблестели. — Я уже приготовил лото.

— А на что будем играть?

— На честное слово.

— На честное слово? — язвительно усмехнулся Курт. — На какое еще честное слово? Давайте играть на звезду!

— Опять вы начинаете, — упрямо сказал Георг.