Великая надежда

— И в мыслях этого не держи, — сказала бабушка. — Радуйся, что ты от нее избавлена, что тебе не надо ее носить, как другим! — Но у Эллен было на этот счет другое мнение. Не столько не надо носить, сколько нельзя носить, вот именно — нельзя. Она глубоко и с облегчением вздохнула. Она шевельнулась, и звезда в зеркале шевельнулась тоже. Она подпрыгнула, и звезда тоже подпрыгнула: теперь Эллен могла загадать желание. Она отступила назад — и звезда вместе с ней. От счастья она прижала руки к щекам и закрыла глаза. Звезда осталась на месте. Звезда и была той тайной идеей, которую с давних пор лелеяла тайная полиция. Эллен ухватила пальцами краешек платья и покружилась, она танцевала.

Из трещин в половицах сочился сырой полумрак. Бабушка ушла. Она завернула за угол, как колышущийся на волнах корабль. Пока она не скрылась из виду, ее зонт вздымался под мокрым ветром, как черный парус. Непонятные слухи зябко тянулись по улочкам острова. Бабушка пошла узнать, что новенького.

Что новенького?

Эллен задумчиво улыбнулась звезде в зеркале. Бабушка хотела ясности. Между двух зеркал. Как неясна любая ясность! Ясно только неясное, и от сотворения мира оно становится все ясней и ясней.

Этажом выше тетя Соня давала уроки игры на рояле. Она давала уроки тайком. В комнате слева все ссорились те два мальчишки. Отчетливо слышались их ожесточенные звонкие голоса. В комнате справа глухой старик кричал своему бульдогу: «Пегги, ты хоть понимаешь, что происходит? Они ничего мне не говорят, никто мне ничего не говорит!»

Эллен взяла из шкафа две жестяные крышки и гневно состукнула их одна о другую. Во дворе кричала дворничиха. Что-то вроде: «…убираться отсюда… уберется… уберутся…»

Эллен секунду пристально смотрела на пустые серые стены, маячившие в зеркале позади нее и позади звезды. Она была одна дома. В комнатах слева и справа жили чужие люди. В этой комнате она была одна. А комната была домом. С вешалки у стены она сняла пальто. Бабушка может скоро вернуться, надо спешить. Зеркало — как большой темный герб.

Она сорвала с платья звезду, руки у нее дрожали. Когда кругом такой мрак, надо светить, а как прикажете светить без звезды? Эллен не допустит, чтобы они ей это запретили — ни бабушка, ни тайная полиция. Быстро, большими неуклюжими стежками пришила она звезду на пальто, на груди слева. Она сидела за столом и низко наклоняла голову над шитьем. Потом она накинула пальто, захлопнула за собой дверь и побежала вниз по лестнице.

Секунду постояла в подворотне, набирая в грудь воздух; в воздухе висел туман. Потом бросилась навстречу поздней осени. Эллен, сама того не зная, любила позднюю осень за то, что она всему придавала глубину и темноту, из которой вырастало какое-то чудо, и за то, что возвращала людям представление о неведомом, возвращала тайну тем, кто был лишен тайны. За то, что она, в отличие от весны, не выставлялась на всеобщее обозрение открыто и ослепительно — смотрите, это я иду! — а отходила в сторонку, словно человек, который знает больше других: давайте, идите же сюда!

Эллен пошла на зов. Она пробежала по старинным туманным улочкам, мимо равнодушия и лоска, и бросилась в укромные объятия осени. Звезда на пальто ее окрыляла. Громко хлопали ее подошвы по твердой мостовой. Она бежала по улочкам острова.

Только торт в полуосвещенной витрине кондитерской заставил ее остановиться. Торт был белый и сияющий, а сверху было розовой сахарной глазурью написано: «Сердечно поздравляю!». Подходящий торт для Георга: воплощение мира и покоя. Со всех сторон его обрамляли рыжеватые присборенные занавески, словно прозрачные руки. Как часто они стояли здесь и смотрели! Как-то раз торт оказался желтым, другой раз — зеленым. Но сегодняшний торт был самый прекрасный.

Эллен отворила стеклянную дверь. С повадкой иноземной завоевательницы вошла она в кондитерскую и большими шагами приблизилась к прилавку. — Добрый вечер! — рассеянно сказала продавщица, оторвалась от разглядывания собственных ногтей и вдруг осеклась.

— «Сердечно поздравляю», — сказала Эллен. — Я хочу купить этот торт. — Ее длинные влажные волосы свисали поверх старого пальто. Из этого пальто она давно выросла, и платье из шотландки выглядывало из-под него на добрых две ладони. Но это бы еще ничего. Все началось со звезды. Тихо и светло красовалась она на реденьком темно-синем материале, словно убежденная в том, что сияет в небесах.

Эллен положила деньги перед собой на прилавок: она копила их много недель. Она знала, сколько нужно заплатить.

Посетители кругом перестали жевать. Продавщица уперлась толстыми, красными руками в серебристую кассу. Ее взгляд впился в звезду. Кроме звезды она не видела ничего. Кто-то позади Эллен встал с места. Кресло отодвинули к стене.

— Торт, пожалуйста, — повторила Эллен и двумя пальцами придвинула деньги ближе к кассе. Она не могла понять, почему такая заминка. — Если он подорожал, — неуверенно пробормотала она, — может быть, он уже подорожал, тогда я сбегаю за деньгами, дома у меня есть еще немного. Я быстро сбегаю… — Она подняла голову и заглянула продавщице прямо в лицо. Там она увидела ненависть.

— …если вы еще не закрываетесь… — заикаясь, договорила Эллен.

— Убирайся!

— Простите, — робко сказала Эллен, — вы не так поняли. Вы наверняка не так поняли. Я не прошу, чтобы вы подарили мне торт, я хочу его купить! А если он стоит дороже, я готова… я готова…

— Тебя не спрашивают, — с металлом в голосе оборвала продавщица. — Иди отсюда. Уходи, или я скажу, чтобы тебя арестовали!

Она отняла руки от кассы и медленно обогнула прилавок. Она подошла к Эллен.

Эллен замерла на месте и заглянула ей в лицо. Она была не уверена — не сон ли это. Она провела рукой по глазам. Продавщица стояла прямо перед ней.

— Уходи! Ты что, не слышишь? Скажи спасибо, что я тебе позволяю уйти. — Она перешла на крик.

Посетители не шевелились. Эллен обвела их взглядом в поисках поддержки. В этот миг все увидели звезду у нее на пальто. Кое-кто зло хохотнул. У кого-то блуждала на губах сочувственная усмешка. Никто не пришел на помощь.

— Если он стоит дороже… — в третий раз начала Эллен. У нее дрожали губы.

— Он стоит дороже, — сказал один из посетителей.

Эллен опустила глаза. Внезапно она поняла, сколько стоит торт. Как же она могла забыть. Забыла, что люди со звездой не имеют права заходить в магазины, и уж тем более в кондитерские. Платой за торт была звезда.

— Нет, — сказала Эллен, — спасибо, не надо!

Продавщица схватила ее за воротник. Кто-то распахнул стеклянную дверь. В неярко освещенной витрине стоял торт. Воплощение мира и покоя.

Звезда пылала, как огонь. Она прожгла синее матросское пальто, и кровь застучала у Эллен в висках. Значит, надо было выбирать. Выбирать между звездой и всем остальным.

Раньше Эллен завидовала детям со звездой, Герберту, Курту и Леону, всем своим друзьям, она не понимала их страха, но теперь ее затылок помнил жесткие пальцы продавщицы. С тех пор как вошло в силу постановление, она боролась за звезду, но теперь эта звезда, как расплавленный металл, прожгла ей пальто и платье до самой кожи.

А что она скажет Георгу?

Сегодня у Георга был день рождения. Стол был раздвинут во всю длину и накрыт большой светлой скатертью. Скатерть была цвета яблоневых лепестков. Дама, которая жила в каморке у кухни, одолжила эту скатерть Георгу на день рождения.

Георгу показалось странно, что ему что-то одолжили на день рождения. Одолжили. Эта мысль его преследовала. Он неподвижно застыл в одиночестве на почетном месте в ожидании гостей, ему было холодно.

Кровать, на которой они с отцом спали, была придвинута вплотную к стене, чтобы выгадать место. И все равно танцевать было негде — а Биби хотелось, чтобы были танцы. Георг нахмурил брови и положил руки на стол. Ему было грустно, что он не может предложить гостям все, что им хочется. Большая черная коврижка неуклюже стояла среди чашек, словно чашки, не спросясь, хочет она того или нет, выбрали ее королевой. Чашки заблуждались: она была не шоколадная. Просто черная коврижка.