Голубой бриллиант (Сборник)

было за восемьдесят, - продолжал Игорь, не отрываясь от

дела равнодушным тоном, как бы между прочим.

Я была удивлена, у меня даже появилось сомнение,

может Игорь сочиняет. Но я не посмела раскрыть рта. Зато

Лукич, который непонятным образом как бы читал мои мысли,

и это было далеко не в первый раз, спросил:

- Это факт или легенда?

- Это факт, - уверенно подтвердил Игорь и сообщил: -

Пикассо много рисовал свою возлюбленную в разных позах, в

538

разных ракурсах и в разной манере. Поезжайте в Эрмитаж и

там вы сможете ознакомиться с целой серией этих рисунков.

Для меня это была неожиданная и приятная новость. По

сравнению с Пикассо наш с Лукичом возрастной барьер

показался не таким уж невероятным. Сообщение Игоря, как я

обратила внимание, Лукич воспринял с едва заметной, но

милой улыбкой. И чтоб не распространяться на эту тему,

сказал:

- Господин маэстро, а тебе не кажется, что модель

устала? Надо бы объявить антракт.

- Господин Народный, я бы просил вас не вмешиваться в

творческий процесс. Здесь я хозяин, и, как вам известно, лишь

в исключительных случаях разрешаю посторонним

присутствовать во время сеансов. Да и то, только когда рисую.

А когда работаю красками, посторонним вход воспрещен, -

полушутя, полу всерьез ответил Игорь и уже ко мне: -

Отдохнем, Лариса Павловна. И повернул портрет лицевой

стороной к мольберту, он не хотел, чтоб портретируемый видел

незаконченную работу.

Мы пили кофе с овсяными печениями и сыром и

разговаривали. Я все же попросила Игоря рассказать еще что-

нибудь интересное из жизни художников.

- Ну, что ж, - охотно согласился он. - Продолжим о

французах. Вы слышали о Гюставе Курбе? - Это вопрос ко

мне. Я немного смутилась. Имя это я слышала, вспомнила его

картину: женщина с красным знаменем на баррикадах.

Неуверенно сказала об этом.

- Да, это Курбе, - подтвердил Игорь. - Это был

одаренный художник реалист. А уже в то время во Франции

свирепствовала всякая формалистическая декадентская

зараза. Травили реалистов. Травила еврейская критика и

печать.

- Как и у нас, - вставил Лукич.

- Да, один к одному. Даже Бодлер, который прежде был

приживалкой в студии Курбе, и тот приложил руку к травле. Его

картины не принимали на выставки. Наполеон третий хлыстом

стеганул его "купальщицу". Дюма-сын назвал Курбе ублюдком.

Одна еврейская газетенка сообщила, что Курбе умер, и мать

художника, прочитав эту провокационную ложь, тут же

скончалась. Его посадили в тюрьму, конфисковали все

имущество. Выйдя на свободу, он покинул Францию, эту

вотчину евреев, и уехал в Швейцарию. Между прочим, в

последствии он, как и Лукич, отказался от ордена "Почетного

539

легиона", а Наполеону третьему дерзко заявил, что он не

желает вступать ни в какие отношения с государством. Мол, я -

свободный художник. А между тем, в дни Парижской Коммуны

он был в рядах коммунаров. Слава пришла к нему только

после смерти. Трагическая судьба. Как и многих талантливых

деятелей искусства, литературы, науки. За то бездари,

особенно евреи и полу евреи, всегда процветают,

поддерживаемые их прессой, критикой.

Слушая рассказ Игоря, я все больше питала к нему

симпатии. Ведь в начале он мне казался несколько

легкомысленным, не серьезным. А тут он обнаружил и

эрудицию и, главное, идейную платформу.

- Вот ты сказал о полукровках, - заговорил Лукич. - А

известно ли вам, что в России уже появилась новая

национальность - вот эти самые полукровки: мать - еврейка,

отец - русский и фамилия отпрыска, конечно, русская. Но

Россию они не то что не любят, ненавидят. Все эти чубайсы,

явлинские, боровые. Это нация господ. Она уже покорила

Россию, захватила власть. Вначале, в советское время, она

овладела культурой, наукой, юриспруденцией, медициной.. а

теперь и экономикой и всей властью.

- Бедная Россия, - сказала я. - Трагическая судьба.

Россия крепла и развивалась на продолжении всей своей

истории в непрерывных битвах с внешним и внутренним

врагом. Половцы, печенеги, хазары. Всех их она перемолола.

Потом Орда. Она не исчезла, она отступила, рассеялась. А

Россия ширилась на Восток и на Запад, осваивала свободные

земли, очищала свои исконные от пришельцев. Вспомните:

шведы были под Полтавой, поляки в Москве, и французы, и

немцы. Объединяла славян православная Русь сначала

единокровных: великороссов, малороссов, белороссов. А

затем и других народов объединила в СССР. И победила. Но

вот появились новые оккупанты изнутри, пятая колонна -

евреи. И поставили Россию на колени, распяли. И я не вижу

спасения. Потому что нет народа, нет у людей чувства

гордости, национального самосознания. Их окутали ложью,

черное выдали за белое, и русские люди не знают, кто же их

главный враг. И коммунисты, радетели за народ, стесняются

назвать имя главных врагов и России, и всего человечества -

сионистов.

Так за кофием быстро пролетело время, Игорь объявил:

- Продолжим, - И глядя мне прямо в лицо каким-то

новым, ласковым взглядом, озорным и таинственным,

540

прибавил: - Потерпите еще полчасика, и ваш очаровательный

образ войдет в историю.

Эти последние полчаса прошли незаметно, Игорь

работал с веселым оживлением, рассыпал анекдоты и совсем

неожиданно объявил, протянув мне руку:

- Прошу вас сеньорита Лариса оставить свой трон и

спуститься на грешную землю, чтоб лицезреть, как будет

поставлен последний штрих.

Он подвел меня к мольберту и в правом нижнем углу

поставил свою подпись всего два "Юю" и дату. Я смотрела с

радостным удивлением на свой портрет и находила его

удачным, о чем и сказала вслух, вопросительно взглянув на

Лукича. Он одобрительно кивнул головой, а я сказала Игорю

"спасибо" и поцеловала его в щеку.

- О! Сеньорита! - воскликнул дурашливо Игорь. - Этот

поцелуй нужно закрепить несмываемым лаком на долгие

времена. - Он взял какой-то флакончик и брызнул себе на

щеку. Думаю, что это был одеколон, а не лак, потому что

рисунок, чтоб не размазать уголь, он брызгал из другого

флакона.

Лукич достал из своего кейса бутылку шампанского,

водрузил ее на стол, потом извлек коробку шоколадных конфет

и, обращаясь к Игорю, сказал:

- Доставай фужеры. И самые шикарные, из хрусталя.

Твой бесценный труд, твой шедевр мы закрепим брызгами

божественного напитка. Я думаю положено удачное начало.

Главный портрет впереди.

- Если нам в работе не будут мешать посторонние

зрители, - с лукавой улыбкой уколол Игорь.

- Не будут, - заверил Лукич и прибавил: - А этот портрет

мы заберем сейчас. Потом рассчитаемся.

- Не терпится? - заметил Игорь. - Значит понравился. Я

рад. Откровенно говоря, я побаивался оценки Лукича: ему

трудно угодить.

На этот раз я позировала в серебристой с блестками

блузке и черной в крапинку юбке. Игорь поинтересовался в чем

я буду позировать завтра.

- А в чем бы вы посоветовали? - спросила я.

- Да в чем-нибудь поярче, поконтрастнее, - ответил он.

- Например: кремовые джинсы и розовая безрукавка, -

предложила я.

- Гадится. Даже очень: черные волосы, розовое и

кремовое. Работать будем все светлое время, учитывая, что

541

его в январе не так еще много. Начнем в одиннадцать и

закончим в три. Идет?

- Вам видней. Я согласна.

Дома Лукич предупредил:

- Похоже он глаз на тебя положил. За ним такое водится.

- И после долгой паузы почему-то молвил: - Производитель.