а, так вот и текём тут себе, да (СИ)
а, так вот и текём тут себе, да (СИ) читать книгу онлайн
…исповедь, обличение, поэма о самой прекрасной эпохе, в которой он, герой романа, прожил с младенческих лет до становления мужиком в расцвете сил и, в письме к своей незнакомой дочери, повествует о ней правду, одну только правду и ничего кроме горькой, прямой и пронзительной правды…
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту pbn.book@yandex.ru для удаления материала
Феномен пушинки я про себя окрестил термином «бог шельму метит».
Иногда, в виде эксперимента, я воздерживался от косяка и она не появлялась.
Так что прежде, чем одеть пальто я осматривал его в поисках белой метки.
Она ни разу не подвела.
Моя любовь к Ире всё углублялась. Иногда она просила не смотреть на неё так упорно, особенно на людях, а я всё ещё надеялся остановить мгновенье.
Он смотрел на неё, как смотрит пёс на хрустальную вазу…
Изредка мы приходили в общагу, чтобы чинно расписать пулю в 72-й комнате.
Из-за того, что Ира в положении, за преферансом мы уже не курили. Только Двойка иногда, с выучкой корнета лейб-гвардии просил её разрешения и дымил на зависть мне и Славику, пока Ира, сидя на койке у окна, кромсала ножницами взятую у меня «беломорину».
Она не делала секрета из своей беременности и ещё на втором месяце заказала у Лялькиной матери просторный элегантный сарафан из коричневой материи.
Однажды уже по весне, она вышла из общаги первой, пока я в вестибюле задержался с Двойкой.
Когда я вышел, Ира стояла возле угла здания и скандалила со студентом в окне этажа биофака.
Не поняв смысла сарафана, борзый второкурсник попытался подцепить незнакомку.
Я потребовал от него извинений даме и получил наглый отказ.
Пока я подымался к нему в комнату ко мне присоединился Двойка, но в комнате их оказалось трое.
Последовала неразборчивая драка с переменным успехом, из соседних комнат к ним подбегало подкрепление.
Мне запомнился момент, когда я стою на чьей-то койке, а один из противников подставляет своё лицо, чтоб получить в него удар ногой, но я сдержался – слишком уж явно он этого хотел.
Впоследствии я лежал на полу заваленный телами трёх противоборцев, которые старались меня обездвижить, а где-то в углу Двойка всё ещё отбивался от наседавших.
И тут дверь распахнулась – на пороге встала Ира с неизвестно где взятой линейкой в руках и громко объявила:
– Всех перережу!
Меня настолько поразила абсурдность ситуации – пиратский крик Иры, эта деревянная линейка и ты у неё в животе – что я захохотал.
Все присутствующие последовали моему примеру.
Не получается всерьёз драться с кем только что смеялся заодно.
Мне помогли подняться и мы ушли.
Невозможность остановить мгновенье заставила меня поменять приоритеты.
Моей задачей стало охранять её. Охранять от суматохи в раздевалке. От её подружек со змеиными жалами:
– Привет. Ой, ты как-то подурнела сегодня.
Охранять от её страхов перед будущим – фельдшерица Кердун в роддоме такая грубая, все на неё жалуются. И от затаившегося в ней самой непонятного, но отрицательного резус-фактора.
Охранять от всего этого мира, готового в любой момент нанести удар откуда не ждёшь. Поэтому я затаился и следил за ним.
Такая моя позиция привела к отчуждению от общаги, от курса, от института.
Только с Жомниром я продолжал общаться. Он стал научным руководителем моей курсовой работы «Ирония в рассказе В. С. Моэма «The Judgement Seat».
Кроме того он был нужен мне, чтобы в этом недоброжелательном мире отгородить место для нас с Ирой. Он обещал «засватать» мои переводы в какое-нибудь из книжных издательств в Киеве, где у него есть связи.
Для сборника понадобится 20-25 рассказов.
Я продолжал приходить к нему домой и он в шутку говорил, что его жена, Мария Антоновна, в меня влюбилась.
Они жили в трёхкомнатной квартире на пятом этаже по улице Шевченко, потому что их дети уже повзрослели и отделились. Сыновья – в Россию, а дочка – замуж.
Жили они только в двух комнатах, третью Жомнир превратил в архивный кабинет – стол, стул и стеллажи до потолка из толстых досок, заваленные кипами папок с завязками, стопками книг и просто бумагами, и окно в стене напротив двери.
Мне это нравилось.
Ещё мне понравился рассказ Иры о бесчеловечности Жомнира.
Его семья тогда ещё жила в пятиэтажке родителей Иры и во время ремонта квартиры он поделил площадь полов на количество членов семьи, покрасил причитающуюся ему квадратуру, поставил кисть в банку с водой, пожелал остальным трудовых успехов и – умыл руки.
Жена Жомнира, Мария Антоновна, бесшумная женщина с седыми до чистой белизны волосами, дала мне книгу стихов Цветаевой и заставила её полюбить.
Прежде я считал, что поэтессы способны лишь кружева плести, в смысле, выдавать дамское рукоделье за высокую поэзию.
Марина не такая, она умеет, когда надо, насиловать слова.
Я вспомнил её в тамбуре электрички, когда ехал из Конотопа.
Туда я продолжал ездить, хотя и не так часто. Из чувства долга перед Леночкой.
Она всегда была хорошим ребёнком и я её даже любил.
Просто как-то не умею я играть и сюсюкать с детишками. Больше, чем на десять минут меня не хватает.
В тамбуре я покурил и вдруг ни с того, ни с сего начал ощупывать лацкан своего верблюжьего пальто. В его уголке пряталась длинная портновская игла целиком вонзённая между слоями материи.
Достать её оказалось непросто. Тоже самое повторилось и со вторым лацканом.
( … вонзённая игла – точь-в-точь как в той ранней поэме Цветаевой…)
Я выбросил иглы в прорези над стеклом двери грохочущей к Нежину электрички.
Откуда они взялись? Воткнула мать, как в той поэме? Или купил их вместе с пальто у Алёши?
И что заставило меня найти их?
( … на некоторые вопросы я так и не смогу узнать ответа.
Никогда…)
Тёщу беспокоили мои визиты к Жомниру. Она переживала чем меня там угощают – лишь бы не варёной колбасой.
По-видимому, она боялась, что колбасой можно перепрограммировать человека, сделать из него зомби, как в фильме «Матрица».
Она не знала, что я – робот нового поколения, которые зомбируются через печатный текст.
А ничего, Гаина Михайловна, что Жомнир скормил мне книгу Гессе, в прозе которого один абзац может тянуться страницы полторы?
( … о том, что печатный текст через зомбированного меня воздействует на окружающую действительность мне стало известно из личного опыта.
Например, в туалете квартиры родителей Иры для гигиены нарезан журнал «За рулём».
Сидя на унитазе, я прочитываю статью о большегрузных автомобилях, прежде, чем употребить её в качестве туалетной бумаги.
Выхожу из дому – опаньки!
Улицу Красных партизан невозможно перейти – запружена потоком КАМАЗов и БЕЛАЗов.
Потом мне, конечно, вкручивают, будто на московской трассе ремонтировали дорожное покрытие и направили движение в объезд, через Нежин.
Так они с этим ремонтом ждали пока схожу прочесть нарезку из журнала «За рулём»?..)
Отношения с Гаиной Михайловной у меня сложились по классической схеме «зять – тёща», но с поправкой на интеллигентность относящихся.
Сперва всё шло нормально, но через пару недель она вдруг начала застёгивать булавкой отложной воротник своего халата.
Халат домашний, с глубоким вырезом, но я этого даже как-то и не замечал.
Но теперь деваться некуда – между булавкой и верхней пуговицей образовалась широкая прореха, а любая прореха притягивает взгляд.
Я не стал интересоваться у предыдущего зятя случался ли такой симптом раньше и с какой периодичностью. Просто пришлось держать взгляд на привязи.