а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

К такому выводу меня привела её привычка на каждом общем собрании факультета склонять его имя.

Типа, как тот римский сенатор, с его неизменным призывом разрушить Карфаген.

Местный мальчик из зажиточной семьи, никому не грубит, пару раз в месяц появляется на занятиях. Чего ещё надо?

Она буквально всех заколебала своим гласом вопиющей в пустыне.

На четвёртом уже курсе в большой четвёртой аудитории опять вышла к кафедре:

– Полюбуйтесь! Брюнчугин даже на общее собрание не изволил явиться!

И тут даже ветер снаружи не выдержал и с размаху захлопнул раскрытые по случаю наступившей весны рамы высоких окон. Чуть стёкла не вылетели.

Она аж пригнулась и позабыла что там дальше идёт про Карфаген.

И, наконец, куратор без очков, куратор не женского пола, куратор четвёртой группы – Рома Гуревич.

Он тоже еврей, как остальные, известные мне Гуревичи, или тот же Близнюк, только постарше и полысее.

И он вечно чем-то занят и с кем-то говорит, и пылко жестикулирует.

Один раз я пересдавал ему зачёт в Старом, разумеется, корпусе.

Я проследил как он вышел из Нового корпуса в нужном мне направлении, вернулся к Старому и стал дожидаться его подхода.

Через десять минут я забеспокоился и прочесал двести метров асфальтной дорожки между Старым и Новым корпусом.

Он ещё только дошёл до угла Нового, постоянно останавливаясь и оживлённо дебатируя с каждым встречным-поперечным преподавателем.

Я вернулся на исходную позицию, но теперь уже сел на скамье под берёзами.

Ещё через двадцать минут он, наконец, завиднелся возле большого печального бюста Гоголя.

Есть середина пути!

А куда денешься, если у тебя несданный зачёт?

Шестьдесят две минуты ушло у Ромы, чтоб преодолеть эти грёбанные двести метров, но, думаю, это не предел его возможностей.

За это я и дал ему кличку «кипучий бездельник».

Официальным его прозвищем было «Рома-Фонетист».

Среди преподавателей он отличался самым чистым произношением звука «th» за что и начитывал магнитофонные плёнки с текстами про Паркеров, чтобы студенты их слушали и повторяли в кабинках лингафонной лаборатории.

Не зря же его звали «Фонетист».

Кроме фонетики была ещё масса других предметов, различных и нужных.

К примеру, Сравнительная Лексикосемантографоструктуросиология – язык сломаешь, пока экзамен сдашь.

Эту самую Лексикос.. ну, вобщем – …логию нам преподавала потомственная преподавательница.

На ней эта династия обрывалась, потому что она была девственницей-пенсионеркой и целомудренно застёгивала свой преподавательский плащ огромной булавкой под самое горло.

Заменить её никто не мог – она по этому предмету даже учебник написала.

Тощая такая брошюрка со смазанным типографским шрифтом, автор… Фамилия такая… на свистящий, кажется, звук, или, всё-таки, на шипящий?.. вобщем, фамилия короче, чем название предмета.

Если она на лекции начинала позволять себе лишнее, ну, ходить там, по проходам между длинных столов-парт, типа – а как тут мои сравнительно-шрифто-смазанные перлы конспектируются? – то ничего не стоило поставить её на место.

Расстёгиваешь рубаху на груди, на две-три пуговицы, и слегка пощипываешь волосы на солнечном сплетении.

Всё.

Шипящая свистопляска кончилась – до звонка сидит как миленькая за преподавательским столом и упорно пялиться в свой план лекции, которую наизусть знает.

Обожаю девственниц.

Жомнир говорил, что после даже самого краткого разговора с нею его тянет принять ванну, но о вкусах не спорят.

Не помню, пошёл ли я в душ после экзамена по этой самой сравнительной – как её? – на котором тоже пришлось себе грудь чесать.

Но это всё предметы по специальности, а были ж ещё и общие, на которые являлись преподаватели с других факультетов и кафедр.

И каждый мнил себя доном Корлеоне и вымогал уважения; типа, своей лекцией он сделал мне предложение, от которого я не смогу отказаться и, вернувшись в общагу, погружусь в штудирование преподанного предмета.

Ага, как только – так сразу.

Единственным, кто вызвал во мне симпатию был Самородницкий, по какой-то из философий. Он на экзамене закурил. Открыто так, вальяжно и вместе с тем культурно – достал пепельницу с крышкой и туда стряхивал.

На его экзамен я пришёл из общаги и погнал какую-то околёсицу, совершенно от фонаря, возможно даже из другой философии, но он вдруг заинтересовался и поставил мне четвёрку. Сказал, что мне нужно сменить факультет и что он мною займётся, но вскоре уехал в Израиль.

Таким образом, практику я проходил в школе при сахарном заводе на станции Носовка – двадцать с чем-то минут от Нежина киевской электричкой и руководителем практикантов поставлен был Жомнир.

Рано утром мы отправлялись туда с высокой платформы вокзала – сборная из десяти разногруппных студентов и он в своём широком преповском плаще и берете в сочетании с аксессуаром из портфеля с ввалившимися боками.

( … каждый одевается под свой имидж.

Берет, плащ, портфель – читай «преподаватель».

Можешь представить сантехника в таком же прикиде? То-то же…)

Мне мать накануне практики пошила куртку. Покроем как энцефалитка у геологов, но из толстой брезентухи зелёного цвета.

Мне она понравилась, особенно цвет – робингудовский такой.

Самым ярким впечатлением от практики стала встреча по футболу между командами сахарного завода и локомотивного депо станции Фастов.

Игра в рамках чемпионата на кубок профкома Юго-Западной железной дороги проходила на пришкольном футбольном поле.

Я вышел посмотреть на перемене и – приторчал.

Стоял сентябрьский, подогретый солнцем денёк. По зелёной траве поля десятка два мужиков гонялись за одним мячом, а отдельный мужик гонялся за ними и свистел заливистыми трелями.

Зрителей было раз-два и – обчёлся: во-первых, нахмуренный мужик в рабочей робе, во-вторых, я.

Он считался «во-первых» потому, что первым тут стоял и стоял упорнее – мне понадобилось ненадолго отойти за деревья на краю поля, чтобы забить косяк.

Вернувшись, я не стал приближаться ко второму зрителю, чтоб понапрасну не дразнить его обоняние; просто стоял на расстоянии двух пенальти и наслаждался игрой чемпионата.

Оса укусом в шею обломала мне кайф.

Я отшатнулся, дёрнулся и в паре метров за спиной увидел Игоря Рекуна, что подкрадывался с коварной усмешкой.

Я не стал скрывать ни косяка, ни дыма.

– Игорёк, если хочешь что-то спросить, говори прямо и спереди.

Улыбка стёрлась, мол, нет, ничего, и он ушёл в школу, где прозвенел очередной звонок.

Юный велосипедист доставил местным мужикам на поле допинг и они, погурголив с горлá, передавали бутылки друг другу, чтобы взбодрённо ринуться дальше.

Правый полузащитник команды гостей передал пас своему центральному нападающему. Тот прошёл до угла штрафной и несильным, но точным ударом отправил мяч в нижний левый угол ворот.

– Гол!– закричал нападающий и вся команда гостей.

– Нету!– заорали местные мужики.

Отбегая на свою половину поля, нападающий наткнулся на стенку из трёх местных.

– Гола не было!– рыкнули они на него.

– А я ничего и не говорю!– ответил он, оббегая вокруг выстроившейся стенки с нескрываемо довольной улыбкой.

Говорить и доказывать не имело смысла – в воротах отсутствовала сетка, а судья в момент гола хлестал из поднесённой местными бутылки, задрав её донышком к солнцу.