Голубой бриллиант (Сборник)

благодарю вас, что пришли на мой последний спектакль,

который завершил мой долгий творческий театральный путь.

Мне горько и обидно, что этот путь окончился в позорное и

трагическое для нашего Отечества время. - Он сделал

внушительную паузу, словно собирался совершить какой-то

чрезвычайный поступок, медленно поднял голову, устремив

взгляд в конец замершего зала, дрогнувшим голосом

продолжал: - Великий Микеланджело сказал: "достигнув в

подлости больших высот, наш мир живет в духовном

ослеплении. Им правит ложь, а истина в забвении. И рухнул

светлых чаяний оплот. ." Если б гений предвидел, что сотворят

в конце двадцатого века с моей Россией самые

омерзительные, двуногие отбросы рода человеческого,

которые суют мне, как подачку окропленный кровью невинных

жертв кусок металла... - И вновь задумчивая, звонкая пауза,

прерванная решительным, как удар меча, стальным голосом: -

Совесть гражданина и честь артиста не позволяют мне

принять этот сгусток крови, как знак позора и унижения.

Он энергично поклонился в зал и, резко повернувшись,

твердо зашагал за кулисы. Несколько секунд зал молчал в

растерянном оцепенении. Вдруг мы, то есть Лариса, Воронин,

я, Ююкины ударили в ладоши, и как морская волна, поднятая

ветром, подхватила аплодисменты и уже шквал,

прокатившийся по залу, выбрасывал голоса "Браво!",

"Молодец!", "Слава Богородскому!"

Откровенно говоря, я не рассчитывал на такой

решительный шаг Лукича и тем более на бурный, солидарный

восторг зала, наполовину состоящего из "новых русских", тех

самых, кому в лицо плюнул Народный артист СССР Егор

Богородский. Что это, чувство стадности: одна птица

вспорхнула и другие тут же подхватились.

- Не думаю, что только инстинкт стадности, - ответил на

мое замечание депутат. - Новые русские, даже хапнувшие

миллиарды и соорудившие себе дворцы в России и на Кипре,

не чувствуют себя в безопасности. Они в постоянной тревоге,

потому что счастье их ворованное, не праведным трудом

полученное.

Из театра мы выходили в приподнятом настроении

победителей. Ждали выхода Лукича. Он не заставил нас долго

509

ждать, вышел возбужденный, лукаво улыбающийся. Мы

бросились его поздравлять. А он отвечал нам торопливо и

односложно: "Завтра в двенадцать у меня дома". И подхватив

под руку Ларису быстро направился к машине депутата, с

которым договорился заранее, что тот доставит его из театра

домой.

На другой день - это была суббота - мы в узкой компании

собрались у Лукича. К нашему приходу в гостиной стол был

накрыт на двенадцать персон. Были выставлены праздничные

сервизы из дорогого фарфора и хрусталя ради такого

торжественного, чрезвычайного случая. Настроение у всех

было приподнятое: мы поздравляли Лукича с юбилеем, но

главное, что всех нас восхитило - его мужественный

благородный поступок с отказом от ордена. Звонкая пощечина

режиму. Мы задавали себе вопрос: станет этот эпизод

достоянием народа, или американо-израильские СМИ

постараются замолчать неприятный для них поступок

подлинного народного артиста? И как всегда говорили о

политике, о чем болят сердца.

- Что там в вашей Думе о монархии заговорили? -

обратился генерал к депутату.

- Был брошен пробный шар ельцинистами, но

вхолостую, не нашел отклика, - ответил депутат.

- О монархии мечтают художники патриотического

разлива, - заметил Воронин, сияя возбужденным лицом. Его

взгляд сверлил тихую бессловесную Ларису. Мне казалось она

смущается его взгляда и избегает его.

- Не сочиняй, Виталий. Зачем художникам царь? Мне он

зачем? Скорей поэты монархией грешат, - категорично

возразил Ююкин. Он тоже бросал на Ларису нескромные

взгляды и быстро определил в поэте своего соперника.

- А я не о тебе, - отозвался Воронин. - Я о знаменитых

художниках, которые мечтают увековечить себя царскими

портретами и памятниками.

- Камешки в огород Глазунова и Клыкова, - сообразил

генерал. Сокрушенно рассудил: - Странно получается, оба

талантливые ребята, за Россию держатся, а никак не поймут,

что России не наследственный царь нужен, а умный

правитель. России нужен Сталин.

- Но Ельцин уже объявил себя царем, пока в шутку, -

сказал Воронин.

- Ельцин ублюдок, выродок, животное, без души и

совести, - раздраженно пророкотал Лукич. - Он подлее

510

Тамерлана, Наполеона и Гитлера вместе взятых... Да, подлее

и страшнее. Он загубил великую державу, оскотинил великий

народ. - Руками подавляющего меньшинства, - вставил депутат.

- А это кто такие, - стрельнул глазами в Ларису Ююкин.

- Те, кого до недавнего времени вслух не решались

называть.

- Чубайсы., березовские, лившицы? - лукаво

переспросил Ююкин.

- Ты очень сообразителен, Игорек: и Лившица не забыл,

- съязвил Воронин и, посмотрев печально на Ларису,

прибавил: - "Все будет хорошо, Русь будет великой, но как

трудно ждать и как трудно дождаться". Это сказал Александр

Блок. - Он и не дождался, - с грустью молвил Лукич. - И не

многие из здесь присутствующих дождутся.

- Артем дождется, - сказал я и взглядом указал на

скромно сидящего, безмолвного курсанта высшего

пограничного училища Артема Богородского - внука Лукича.

- Боюсь я, друзья-товарищи, что наш оптимизм ничем не

подкреплен. И я больше склоняюсь к пессимизму, - вздохнув с

грустинкой, сказал Лукич. - Будущее России мне видится в

сплошном кошмаре. Иногда... Русские, украинцы, белорусы, и

другие народы, населяющие российские просторы, исчезнут,

как нации. Из их осколков нынешние Чубайсы и гусинские

создадут совершенно новый конгломерат биомассы без

истории, без корней. И дадут ему имя - гой. И будет страна

Гойяния, не государство, а страна. Страна рабов, страна

господ. Рабы - гои, господа - евреи. Вот тогда они и не будут

протестовать против пятого пункта ни в паспорте, ни в анкете.

Они с гордостью будут писать в своих паспортах

национальность - еврей. Артем же Богородский в своем

паспорте напишет - гой, что будет означать недочеловек,

скотина, раб. Дело к этому идет. К сожалению, ни Артем, ни его

сверстники это не понимают. Вот так-то господа-товарищи.

Он опустил голову и мрачно уставился в стол. Мы

молчали. Никто не решался ни возразить, ни поддержать.

Какая-то зловещая тишина опрокинулась на нас и словно

парализовала, лишив дара речи.

Мы были все единомышленники, друзья Лукича,

поклонники его большого таланта. Мы уважали его, как

патриота и гражданина, за его прямоту и честность. Мы

511

спорили по частностям, дружески подтрунивали над

товарищами. Лукич говорил:

- Друзья мои, я хочу что б о каждом из вас потомки могли

сказать словами Шекспира: "Он человеком был, человек во

всем".Попросили Виталия почитать стихи. И он читал. Сначала

патриотические, разящие, как меч, о распятой и опозоренной

России, читал с болью, с надрывом. Они звучали как набатный

колокол, волновали до слез, до спазм в горле. Наши восторги

его воодушевляли и поднимали. Пили тост за его творчество. А

он разрумяненный, возбужденный прибирал падающие на

крутой лоб пряди седых волос, прочно овладел аудиторией и

уже не мог остановиться.

- Отдохнем от политики, перейдем на лирику, - весело

сказал Виталий и проникновенно посмотрел на Ларису.

- Я прочту вам два лирических стихотворения. Одно

давнишнее, еще в советские годы написанное, и совсем новое,