а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

Вот так я и сидел там, посреди ночи, думая мысли, которые лучше не начинать думать, а если уж начал, то лучше не додумывать до конца, потому что наступает момент, когда их критическая масса доходит до точки, за которой – хочешь ты того, или не хочешь – надо уже что-то делать, неважно, додуманы они у тебя, или нет.

Вот только что?

Распахнулся прямоугольник жёлтого света, из двери цеха вышел мужик и захлопнул свет темнотой.

Опять открыл, зашёл и – снова темно. Выходил помочиться.

Мне тут делать нечего. Пойду домой.

Следующий день принёс новость.

Саша Плаксин, он же Эса с улицы Гоголя, видел Ольгу на Сейму возле домиков. Он с ней не говорил, но видел, два дня подряд.

Я не стал ждать дальнейшего развития событий и уехал в Нежин. Главное – жива-здорова, а у меня завтра утром экзамен.

Люпус поставил мне четвёрку.

Перед дверью в аудиторию, где шёл экзамен, я зычным голосом взревел:

Gaudeamus igitur …

Пропажа и заочное возникновение жены совсем не там, где хотелось бы, меня примяли, но главное начать, а дальше оно само пойдёт:

Juvenes dum sumus!..

Люпус выскочил из аудитории убедиться, что это я так хорошо латынь усвоил, а затем уже экзамен у меня принимал словно на конвейере – открыл зачётку, поставил четвёрку, закрыл зачётку.

Прощай, латынь.

После экзамена я вернулся в Конотоп и мать мне рассказала, что утром приходила Ольга.

Та не заметила, что мать в спальне, и сразу бросилась в комнату, к зеркалу в шифоньере.

Блузку расстегнула и стала рассматривать пятна на груди.

Клеймо владельца.

Каждому – своё; кому иероглифы на запястье, кому ожерелье из засосов на грудь.

– Накричала я на неё, чтоб убиралась где была. Она собрала одежду и ушла. Что теперь будет?

Я пожал плечами:

– Что теперь может быть?

– Ленку я ей не отдам,– сказала моя мать.

Всё это было очень тягостно.

Ольга пришла на следующее утро, но уже в водолазке. Сказала, что ночует у тёти Нины, потому что моя мать её выгнала.

Начала вешать мне лапшу про отдых на Сейму со Светкой в домике знакомых дяди Коли.

Я попросил её не напрягаться, всё равно мы разводимся.

– А Леночка?

– Останется здесь.

Она начала грозить, что увезёт дочку в Феодосию к своей матери. Потом сказала, что это я её довёл своими блядками в Нежине, про которые ей докладывали, но она молчала, что, да, она поехала на Сейм назло мне, но там ничего не было, а у нас ещё может всё наладиться.

( … в жизни всегда есть выбор.

Можно копать землю, а можно и не копать.

Подав на развод, признаёшь себя рогоносцем, принимающим ответные меры в рамках текущих правил общественной морали.

Не подав на развод, всё равно остаёшься рогоносцем, но только, если смотришь на себя глазами общества; либо – но это уже дано не каждому – становишься ахулинамистом, забившим на всё и живущим в своё удовольствие.

Маленький нюанс в том, что истинный ахулинамист не замечает никакой дилеммы – он так и живёт в своё удовольствие.

Мне всегда хорошо было с Ольгой, но на меня навалилась масса вековых устоев морали и кодексов «чести», так что я стоял перед выбором: становиться рогоносцем, или перейти в другую лигу?

Выбор всегда трагедия – выбирая одно, утрачиваешь другое…)

Не люблю выбирать, предоставляю трагедию другим – судьбе, или случаю.

Но в тот момент я вместо монетки использовал Ольгу и сказал ей, что всё будет забыто и мы начнём с чистого листа, если она до конца дня достанет мне дури на один косяк.

Она ушла и вернулась под вечер усталая, сказала, что обошла весь город, но ни у кого не нашлось.

Перст судьбы. Жестокий случай.

Alea jacta est!..

( … если бы Ольга достала косяк, мне, как благородному человеку, оставалось бы только сдержать данное слово.

Нам пришлось бы жить дальше и теперь это письмо тебе писал бы кто-нибудь другой.

А может никакое письмо и не понадобилось бы, а были бы у тебя и папа, и мама. Ведь изменение всего одной, даже мелкой детали приводит к неисчислимым вариантам возможных последствий.

Допустим, летишь на машине времени в Мезозойскую эру, где случайно раздавливаешь одного единственного комарика и по возвращении оказываешься в необратимо изменённом будущем – год тот же, откуда вылетал, но сам ты уже не соответствуешь современным нормам.

Сам виноват – глядел бы лучше на что наступаешь в мезозойском прошлом.

Всего один косяк вернул бы мне семейную идиллию с идеальной женщиной.

Она ведь не торговала собой, не обменивалась на деньги, или другие какие-то выгоды и мне изменяла ради личного удовольствия.

Натуральный обмен утехами; ты – мне, я – тебе.

То, что она ещё там с кем-то менялась, не умаляло моего наслажденья ею.

Зачем же я так тупо отказался от того что хотел и получал?

Устои общества не оставляли мне иного выбора, кроме как влиться в толпу тупорылых «бурсаков»…)

Она сделала мне отличный минет на прощанье и попросила прийти назавтра к тёте Нине для чего-то важного.

Так, по воле жестокого случая, я стал рогоносцем.

( … долгое время я всё не мог понять за что так не люблю Лермонтова; теперь знаю – за его ложь.

Лермонтов лгал с первого же шага, со стихотворения на смерть Пушкина:

 …с свинцом в груди… поникнув… головой…

Ну, допустим, эта ложь вызвана незнанием анатомии; гусар – не лекарь, ему что пах, куда попала пуля, что грудь, всё едино; полметра туда, полметра сюда.

Но следующей лжи я уж никак не могу простить:

…восстал он против мнений света…

Голубчик, Лермонтуша! Не восставал он, а именно что в точности исполнил предписания света на подобный случай.

Неукоснительно, с рабской верноподданностью исполнил.

А коль скоро Пушкин не смел ослушаться морального устава общества, то нам, простым обывателям, и сам бог Аполлон велел в случае нарушения супружеской верности подавать на развод…

Любимым ищешь оправданья.

А вдруг если Пушкин вовсе и не подчинялся диктату обычаев и нравов, но наоборот – с умыслом использовал их в личных целях?

Что если стареющий, истрёпанный поэтическими излишествами, он прицепился к залётному пацану Дантесу и симулировал из себя шекспировского Отелло с единственной целью – красиво уйти?

Однако, развитие этой гипотезы требует трёх докторских: по геронтологии, психологии, филологии; а у меня есть дело поважней – письмо к дочери, поэтому вернёмся-ка обратно, с Варанды в Конотоп…)

На следующий день, на хате у тёти Нины, та повторила уже слышанное мною от Ольги, насчёт нашей новой совместной жизни.

Потом она ушла на работу во вторую смену.

Мы с Ольгой выпили по стакану самогона и целый час терзали друг друга в пустой гостиной и на кухне.

Когда мы оделись, Ольга спросила – что же дальше?

Я ответил, что вопрос решён и, увы, не мною.

Она заплакала и сказала, что она знает что ей теперь делать, и начала глотать какие-то таблетки.

Две я сумел отнять, но их было больше.