Мать ветров (СИ)

— Всю ночь и рассвет. Какой она покажется тебе на рассвете, представляешь?

— Вот язва ты маленькая, кто тебя за язык тянул?!

Они помчались к Сыри, не разнимая рук, и остановились лишь у оторванной створки, чтобы зажечь факел.

Поначалу коридоры и комнаты не отличались ничем особенным от прочих внутренних помещений крепостей трехвековой давности. Угрюмые низкие своды, грозные и манящие в свете факела. Они миновали камеры предварительного заключения, общие камеры, в одной из которых как раз и сидел Марчелло, и только тогда увидели.

— Камень и в самом деле плачет, — прошептала Хельга и судорожно сглотнула. Тронула влажную, мерцающую в отблеске огня стену: — Столько горя, как ему не плакать?

— Кто знает, прав или не прав

Земных Законов Свод, Мы знали только, что в тюрьме Кирпичный свод гнетет И каждый день ползет, как год, Как бесконечный год.*

— Откуда это, Али?

— Стихи одного лимерийского поэта. Нам их читал когда-то Кахал, а меня, помню, в холодный пот бросало. Я очень любил слушать, как он читал стихи, но этих строк боялся. Тогда не понимал, почему, хотя и знал, что он сам прошел через заключение. Потом, года через два или три после его казни папа рассказал нам в красках, что такое острог.

Изредка переговариваясь вполголоса, они обследовали несколько камер для осужденных на длительные сроки, с трудом заставили себя не сбежать из пыточной, а после долго не могли уйти из нее. Стояли, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на сложные, искусно выполненные механизмы, созданные с единственной целью. В какой-то миг Али обессиленно опустил руку, и пламя лизнуло лезвие шкуросъемника, совершенно обычного — подобными ножами фёны свежевали дичь.

— Али? — Хельга испуганно стиснула рукой его плечо, а другой выхватила факел.

— Клеймо, — глухо ответил Али, бросился в сторону, и его вырвало на сырой каменный пол.

Уже в коридоре он объяснил сестре, которая взирала полными ужаса глазами на обыденную вещь в его руках, ставшую в этих стенах страшным инструментом:

— Посмотри внимательнее. Разве не узнаешь? Такое же клеймо на моем ноже. Клеймо Горана.

В полном молчании они осмотрели комнату врача, в архивном помещении вскрыли не слишком хитрый тайник, где нашли солидные тома с протоколами допросов, в том числе в пыточной, воочию увидели ступальные колеса, от работы которых не было никакого производственного толка. Заключенные просто ходили здесь отведенное им время, бессмысленно, бесцельно.

Тишина плачущих стен разрушала чувство времени, и им понадобилось найти ближайшее зарешеченное окошко, чтобы убедиться: снаружи по-прежнему была ночь. Вдруг в этом безмолвии склепа оба отчетливо услышали звуки, которые вряд ли принадлежали крысам. Али сделал знак Хельге, мол, осторожнее, и они крадучись пошли на источник звука.

Из-под приоткрытой двери очередной камеры лился свет. Кажется, факел, как у них, из тех, что хранились в комнатушке стражи у ворот. Али махнул рукой, приказывая сестре на всякий случай держаться в стороне, и заглянул в щель. И разом позабыл всю жгучую душевную боль.

Витторио, преображенный, с лихорадочно сверкавшими глазами и разметавшимися по гордым плечам медными локонами, вдохновенно рисовал на стене, по всей видимости, бывшей своей камеры.

Комнатка с покатым полом и лужей посередине, койками, которые, как знал Али, часто на целый день подвешивали к стене, крохотным окошком под самым потолком, эта скорбная комнатка расступалась перед размашистыми, нервными движениями кисти. В диком хаосе ярких желтых, зеленых, охряных пятен трудно было распознать что-либо осмысленное, но Али кожей чувствовал то, что вкладывал Витторио в это творение, разительно отличавшееся от мелких, убогих, сереньких работ, которые он время от времени показывал своему юному учителю рисования.

— Простите, Витторио, можно к Вам? — мягко спросил Али. Эльф вздрогнул от неожиданности, съежился привычно, но расправил плечи, едва понял, кто, кроме него, бродил по Сыри этой ночью.

— О, Али! Проходи, мой дорогой учитель, покритикуй своего ученика! — Витторио икнул пару раз за время своей короткой речи, и Али заметил, что он слегка навеселе, прежде, чем увидел бутыль с вином. Неужели днем не все растащили?

— Совсем не хочу Вас критиковать, — улыбнулся художник и выглянул в коридор: — Хельга, заходи, полюбуйся! Ничего в этом не понимаю, но как же чудесно!

— Здравствуйте, Витторио! — Хельга легко поклонилась преподавателю и совершенно искренне ахнула: — Правда, чудесно!

— Только вот... ик!.. одной краски не хватает, — с безумным заговорщическим видом проговорил эльф. Его глаза разгорелись пуще прежнего, когда он заметил шкуросъемник в руке Али. Тот понимающе кивнул, щедро ополоснул лезвие вином и протянул нож Витторио:

— Осторожнее. Лучше брать краску с тыльной стороны руки.

Алым брызнуло поверх пестрого буйства, медные локоны Витторио искрились, озаренные пламенем факелов, а Хельга рассмеялась серебряно, звонко и кинулась на шею эльфу. Принимая, радуясь, прощая. Али забрал из тонких алебастровых пальцев напоенный соленым вином клинок, и ему почудилась, что прежде ледяная, подло использованная палачами сталь вновь наливается родным теплом.

Когда они втроем покидали Сырь, небо над городом начало светлеть.

— Качели вверх, качели вниз,

Тучка, кыш, дождик, брысь!

Лучик вверх, лучик вниз,

Вивьен, солнышко, ловись!

Заливистый смех Вивьен и счастливый, вторящий ей хохот Гаспара, отвлекли комитет квартала Ангелов от формирования повестки дня.

— Все-таки она меняется, это же совершенно отлично! — всплеснул руками Артур и аж подался вперед. Хельга, которая героически пыталась валяться на коленях у неугомонного мужа, приоткрыла один глаз и покосилась в сторону качелей. Малышка летела навстречу отцу и смотрела... нет, не прямо ему в лицо, но тем не менее — на него.

— Ты послушай, что дальше будет! — озорно подмигнул другу Али.

— Качели вверх, качели вниз,

Тучка, кыш, дождик...

— Б’ысь! — выкрикнула после отцовой заминки девочка.

— Лучик вверх, лучик вниз,

Вивьен, солнышко...

— Ловись!**

Тут уж, поздравляя Гаспара, зааплодировали все семь членов комитета, не считая Марчелло, у которого, впрочем, имелась на то уважительная причина: он еще не пришел на встречу.

Злую, голодную и холодную зиму сменила по-прежнему голодная, но ласковая весна, и члены комитета единогласно проголосовали за то, чтобы проводить собрания на берегу старицы, у домика рыбака, который общими усилиями из полусгнившей развалины прекратился во что-то более-менее цивилизованное. Старые маслины цвели мелким белым цветом, из мягкой сочной травы кокетливо выглядывали бархатно-фиолетовые, белые с солнечными серединками и нежно-голубые фиалки, незадачливые лягушки поджаривались над костром, а Вивьен смеялась. Ничего, они две недели назад Сырь взяли, разве не справятся с каким-то голодом?

— Опоздавшим лягушки не полагаются, — ехидно объявил Али, когда наконец-то пришел Марчелло.

— Оборзевшим тоже кое-что не полагается, — ответил историк и напрочь проигнорировал протянутую руку любовника. Без труда уселся на бревно — его нога, видно, совсем зажила — и проворчал: — Временный городской Комитет, кажется, совсем временный. Снова обсуждали какую-то ерунду вроде целесообразности казни короля, того, что делать с врагами революции, а про то, что цены ускакали в неизвестном направлении — об этом ни слова!

— Тебе сказать, разумеется, не дали, — кисло скривился Артур.

— Не могу же я переорать весь Комитет. Да и акустика в этом зале, доложу я вам... — Марчелло снял лягушку с протянутого Хельгой прутика, отломил половину Али и продолжил после того, как схрустел одну лапку: — Но, думаю, дело не в том, что мне или кому-то еще не дали слова. Помните, у нас было ощущение в первые дни революции, словно весь Пиран, без разбора сословий и званий, взбунтовался против короны? Так вот: шли бы они подальше, эти идиотские ощущения. Я и сам обманулся, как будто собственную книгу не писал...