Момемуры
Момемуры читать книгу онлайн
Я пишу это в Олстоне, графстве Мидлсекс, на берегу Атлантического океана. Хотя сказанное — очередная печать стиля, так как никакого океана ни из одного из семи окон моего апартамента не видно; и дабы начать лицезреть тусклое пространство воды в скучной оторочке осенних пляжей и поставленных на прикол яхт, надо проехать, по крайней мере, миль 15, не менее.
Но я действительно здесь, куда никогда не хотел ехать синьор Кальвино, о чем сделал соответствующую надпись на козырьке растрепанной географической карты Северной Америки в главе «Островитяне».
Я же, чтобы меня не увело опять в неизбежные дебри, должен сказать, чем отличается новая редакция, выходящая сегодня в нью-йоркском издательстве Franс-Tireur, от журнальной, опубликованной в четырех номерах «Вестника новой литературы», начиная с пятого, украшенного бравурной красной лентой Букеровского приза. Изменений в тексте немного: в рамках рутинного превращения в экзотику всего русского Энтони Троллоп стал Салтыковым-Щедриным, незабвенная Джейн Остин — Верой Пановой, кореянка Надя Ким — сибирячкой с густым несмываемым румянцем во всю щеку и т. д.
Плюс любимая писательская игра по ловле блох — тех орфографических ошибок, с которыми так и не справилась ни лучший редактор всех времен и народов Марьяна, ни чудная пожилая дама с абсолютной грамотностью, порекомендованная мне Мишей Шейнкером. Сложная ветвистая фраза, очевидно, обладает возможностью до последнего таить самые очевидные ошибки в тени стилистической усталости.
Но самое главное, «Момемуры» выходят тяжеловооруженные самым продвинутым аппаратом: два авторских предисловия, статья об истории написания романа, статья от комментатора имен, разные списки сокращений и — самое главное — роскошные, обширные комментарии. Их писали четыре разных человека, обладающие уникальным знанием о том, о чем, кроме них, сегодня уже почти никто ничего не знает, а если знает, не напишет — о К-2.
Надо ли говорить, что они были прототипами моих разных героев, или, по крайней мере, упоминались в тексте романа, почти всегда под придуманными никнеймами? Да и сама идея издать «Момемуры» с пространными комментариями, иконографией, иллюстрациями, даже DVD с музыкой, которую мы тогда слушали, и картинами, которые мы смотрели, также принадлежала тем героям романа, которые были моими друзьями до его написания и, конечно, после. (Хотя количество тех, кто обиделся на меня на всю жизнь, причем, имея на это множество оснований, поделом, как, скажем, Алекс Мальвино, таких тоже было немало.)
Алик Сидоров хотел выпустить десятитомное издание «Момемуров», чтобы роман превратился в игру: жизнь в подполье, полная неизведанных наслаждений, борьбы с КГБ, ощущения запойной свободы, которой больше не было, ну и кайф от творчества — поди, поищи такой.
Увы, даже наш Алик вынужден был подкорректировать замысел – не пошла ему перестройка впрок, не похудел, не побледнел, как-то обрюзг, разбух и давно уже согласился, что том будет один (самое большее — два), но с подробными комментами, фотками прототипов и серией приговских монстров из «Бестиария». Ведь именно он, на свои деньги, послал в Питер того самого лопуха *уевского, о котором упоминает Боря Останин в своей статье.
Но что говорить — нет уже нашего Алика, нет и Димы, то есть они есть там, в переливающемся перламутром тексте «Момемуров» (а я совсем не уверен, что перламутр лучший или даже подходящий материал для воспоминаний); но, к сожалению, данное издание будет без фотографий прототипов героев и их версий в «Бестиарии». Но и то немалое, что есть, стало возможно только благодаря Сереже Юрьенену, который взял на себя труд публикации сложнейшего текста.
Что осталось сказать? Я лучшую часть жизни прожил с героями «Момемуров», они научили меня почти всему, что я знаю, пока я, хитрый и хищный наблюдатель, исподволь следил за их жизнью. Благодаря им, я написал то, что написал. И сегодня кланяюсь им всем, даже тем, кто вынужден был взять на себя роли отрицательных персонажей или, точнее, героев с подмоченной репутацией. Но, конечно, главная благодарность им: Вите, Диме, Алику — синьору Кальвино, мистеру Прайхову, редактору журнала «Альфа и Омега». Если в моем тексте присутствует то, что некоторые остряки называют жизнью, то это только потому, что у меня дух замирал, пока я поднимался по винтовой лестнице очередной неповторимой, сделанной на заказ натуры – и восхищался открывшимся с перехода видом!
Поэтому я думаю, что мой роман о дружбе. То есть само слово какое-то мерзко-советское, хреновое, с запашком халтурных переводов по подстрочникам и дешевой гостиницы на трудовой окраине, но мы были нужны и интересны друг другу, и, это, конечно, спасало. И то, что этот хер с горы Ральф Олсборн позвонил-таки из таксофона в вестибюле филармонического общества Вико Кальвино и договорился о встрече, а потом понял, с каким редкоземельным материалом столкнулся, за это ему можно, думаю, простить и ходульность, и гонор, и дурацкий апломб. Не разминуться со своей (так называемой) судьбой — разве есть большее везение?
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
..полузабытый поэт Александр О. – А. Введенский, один из основных, наряду с Д. Хармсом, героев романа «Рос и я».
73. * Жюль Сандар – ср. Блез Сандрар (1887 – 1961), французский писатель-сюрреалист.
Нобелевская речь
* Глава, не претерпевшая никаких изменений при переходе от первой редакции к окончательной, представляет собой иронический черновик обращения к Шведской академии наук, которое Ральф Олсборн отправляет своему неизвестному, но близкому другу, конфиденту и финансовому распорядителю, дабы тот, «вооружившись ножницами», составил приличествующую случаю речь, дополнительно используя ранее полученные письма и статьи адресанта. В тексте отчетливо присутствует пародийное переосмысление самого жанра нобелевской лекции, нобелевской лекции А. Солженицына, ряда снобистских высказываний В. Набокова и предсказание нобелевской речи И. Бродского (или весьма характерное совпадение мыслей, так как в 1983, когда писалась эта глава, о том, что Бродский получит эту премию в 1987, можно было только предполагать).
74. ** Мистер Самселф – обращение к самому себе (русское «сам» + англ. «elf»; omeelf) является дополнительным указанием на, возможно, фиктивный характер самой нобелевской речи, но третий порядковый номер обращения придает ему налет факультативности.
75 * Несколько реверансов, симулирующих скромность, но без того списка писателей, которые якобы также заслужили мою участь… - Ср. перечисление Бродским имен Осипа Мандельштама, Марины Цветаевоей, Роберта Фроста, Анны Ахматовой, Уинстона Одена, не получивших Нобелевскую премию при том, что поэт кажется себе лишь «как бы их суммой - но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности». См. И. Бродский. Нобелевская лекция: http://re.krau.ru/ng/pega/1-brodky.htm
75 * …провалы холодного отчаянья только от того, что рыбий рот не находил нужного… слова… – У Набокова, оглядывавшегося на Пушкина и писавшего Комментарий к «Евгению Онегину», есть заявления и более безапелляционные. Скажем, в его письмах к Р.Г. Гринбергу. См.: Друзья, бабочки и монстры: Из переписки Владимира и Веры Набоковых с Романом Гринбергом. 1943 – 1967. Вступительная статья, публикация и комментарии Р. Янгирова // Диаспора. Новые материалы. Т. I. Athenaeum - Феникс. Париж – СПб. 2001.
* Исправлять человечество, влиять на него рассудочным или спиритуальным образом … полагать, что человек нуждается в наставлениях… Я никогда не считал себя лучше другого человека, ни считал писательство подвигом… – Этим и другим высказываниям Ральфа Олсборна более или менее соответствуют нобелевские интенции Бродского: «Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего… Если искусство чему-то и учит (и художника - в первую голову), то именно частности человеческого существования… Я не думаю, что знаю о жизни больше, чем любой человек моего возраста…» и т.д. См.: http://re.krau.ru/ng/pega/1-brodky.htm
* …приобретите мне какое-нибудь пристанище на берегу Женевского озера… - на берегу Женевского озера, в Монтре, последние годы своей жизни провел В. Набоков.
* …почему-то мне кажется, что страдание очищает… - Ср. строчку из уже цитировавшегося стихотворения А. Кушнера «В страдании, как в щелоке, отбелиться душа…».
* Теперь о свалившемся клада. Смело делите его пополам. Одна половина для меня, другая для… русского издательства, типографии, журнала и книжного магазина… – А.И. Солженицын свой гонорар от «Архипелага Гулаг» отдал в фонд помощи советским политическим заключенным.
* …пока не становится ясно, что это игра света и тени, сумерки сгустились, пахнет зеленью, дорожки почти не видно, очертания идущего все более стираются, как бы тонут, заштрихованные воздухом и … тенью от фонаря над наружной дверью… Ни души. Округлость очертаний. Опять один. Ночь. – Практически все свои романы МБ завершает поэтической и геометрически сложной сценой игры света и тени, содержащей среди прочего иронически окрашенную и мистически неопределенную составляющую, выраженную в частности в особом, прощальном вздохе. В «Вечном жиде», повествователь предлагает читателю, «открыв дверь, спуститься по ступенькам в ночь сада. Прекрасно, вздохни поглубже, потяни воздух ноздрями. Ночь разойдется, раздвинутая конусом света из дверного проема, но шаг вперед – и она накроет тебя с головой» (Вечный жид. С. 509). В «Василии Васильевиче…» умирающему писателю вдруг кажется, что он «побежал по узкой липовой аллее, с редкими просветами меж высоких деревьев, по аллее, что конусом сходила на нет впереди. Тень перемешивалась с робким (сквозь зелень) светом, и ноги, топая поднимали облака пыли. Задыхаясь, глотая пыль ртом… И когда обессиленное тело сжалось – наконец – комок, душа в один миг покрылась теплыми короткими перьями и взлетела на ветку…» (Василий Васильевич. С. 263). В «Рос и я» герой, которого то ли приговаривают к смертной казни через повешенье, то ли он сам решает кончить с собой, в последний момент видит «безжизненный, ровный лоскут неба – и бросок в неизвестность в виде прерывающегося дыхания, узкого тоннеля и быстрой смущенной тени, промелькнувшей в проеме висящих на ржавых петлях дверей… И лишь свет грязно-перламутрового оттенка, просачивающийся наподобие струи проекционного фонаря сквозь узкие щелки создал лучи, которые, пересекаясь, соткали на мгновение нечто странное, вроде светящейся карты, а затем, смешавшись, рассеялись в ничто» (Рос и я. С. 375). В «Черновике исповеди…» герой, ожидающий ареста, прошел по «убитой ногами тропке», к даче. «Чем ближе он подходил к дому, тем отчетливее сознавал, что кто-то (что-то?) ожидает его там, внутри, отделенный невидимой границе, переступить которую он обязан. Вздохни напоследок поглубже, набери воздух грудью… Распахнул дверь и, стараясь не слышать нарастающего, как гамма шороха рядом, быстро закрыл ее за собой, окунаясь головой в блаженную черно-коричневую темень с пепельным подпалом» (Черновик исповеди. С. 566). В «Несчастной дуэли» повествователь сидит на могиле поэта, дожидаясь, пока уйдет женщина в белом с двумя детьми: «… я обернулся – никого не было. Солнце почти закатилось, его косые заходящие лучи протискивались откуда-то оттуда, из-за линии горизонта, окрашивая все окрест в желтые тона печали и надежды; я вздохнул, бросил последний взгляд на немой камень и медленно побрел обратно по убитой ногами тропинке» (Несчастная дуэль. С. 151). Помимо стилистического, композиционного и концептуального единства этих эпизодов, обращает на себя внимание наличие в разной степени отчетливых реминисценций (чаще всего в виде косых лучшей заходящего солнца Ф.М. Достоевского) из классических произведений. Иначе говоря, автор каждый раз прощается не только с читателем, героем и собственным произведением, но и романом, как таковым. В «Момемурах» это прощание разбито на этапы: в главе «Предчувствие конца» автор прощается с главной темой – историей питерского андеграунда, в «Нобелевской речи» - с главным героем, в главе «Конец» - с повествователем и книгой.
Конец
* Радуйся, скажет, читатель, что живешь на набережной… - в первой редакции: что живешь на балтийском берегу. Набережная окончательной редакции покрывает собой балтийский берег, нуждающийся в том, чтобы быть сокрытым.
* …он угадывает по напряженной тишине и затаенному дыханию, что не один человек притаился за обитой дерматином дверью, а целая толпа непрошенных гостей. Но дверь уже распахнута, и, вместе с ринувшимся в проем светом, в жизнь входит новая, пока еще идущая на цыпочках эпоха. – О том, как дыхание, граница между светом и тенью, пересекаемая героем, знаменует прощание см. прим. выше. Характерно, что прощание со «второй культурой» в главе «Предчувствие конца» более трагично и определенно, ей навстречу на пуантах идет Варфоломеевская ночь, общее прощание с книгой и повествователем менее определенно – новая, идущая на цыпочках эпоха, может в последний момент обернуться новой и лучшей жизнью.
