Сто девяносто девять ступеней. Квинтет «Кураж»

Всю дорогу от гостиницы до аббатства Шейн только и думала, как она будет рассказывать Маку о своем открытии. Дешевый блокнот с принцессой из «Звездных войн» буквально жег ей карман, и она постоянно прислушивалась — не раздастся ли вдруг голос Мака или тяжелое дыхание Адриана. Но она так и не встретила Магнуса до работы.

В обеденный перерыв она сходила в буфет на входе и выглянула наружу — в мир за пределами монастырских стен. Ничего. Она даже подумала, а не заявиться ли к Маку домой, но тут же оставила эту мысль. Почему-то ей показалось, что это будет неправильно.

И потом, он же может меня убить, промелькнуло у нее в голове — и она удивленно застыла на месте, ошеломленная собственной мыслью. Господи, что за бред?! Но все равно… она лучше дождется, пока он сам ее не найдет.

Она вернулась на участок раскопок. День выдался погожим и ясным, так что туристов в аббатстве было немало — и не только туристов. В хорошую погоду, когда было солнышко, дети сотрудников из «Английского наследства» часто гуляли на монастырском дворе. Бобби и Джемайма, сын и дочурка одной из продавщиц в киоске, носились среди развалин, заливаясь смехом. Бобби было семь лет, а Джемайме — шесть, и их нисколечко не волновало, что их резвые ножки топчут древние плиты каменного пола на месте бывшего нефа главной церкви аббатства. Беззаботные, славные, маленькие человечки — они были еще так малы, что могли целоваться друг с другом, не задумываясь о последствиях. Они даже не знали о том, что бывают последствия.

— Бобби, Джемайма, привет! — крикнула им Шейн и помахала рукой.

Детишки игрались возле исчезнувшей ризницы: то ложились на камни, то вдруг вскакивали по очереди и начинали неуклюже кружиться на месте.

— А что вы делаете? — спросила Шейн.

Джемайма стояла, покачиваясь — после очередного вращения на месте у нее закружилась головка. Бобби лежал в углублении в плоском прямоугольном камне и смотрел в небо.

— Мы стараемся тетю увидеть… ну, которая прыгает, — объяснил он.

— Какую тетю, которая прыгает?

— Ну, которая призрак. Она прыгает сверху. — Бобби показал пальцем, откуда именно сверху. С одной из подпорок, что когда-то держали крышу аббатства. — Надо покружиться на месте три раза, потом лечь в могилу, и ее будет видно. Ну, тетеньку.

— А вы ее видели? — спросила Шейн.

— Нет, — сказала Джемайма. — Наверное, мы плохо кружимся.

И они убежали прочь, заливаясь смехом.

Шейн взглянула на углубление в каменной плите. Интересно, а что это было — до того, как превратиться в игрушечный саркофаг для суеверных детишек? Она взглянула на крышу аббатства — вернее, туда, где когда-то была крыша, — и представила себе женщину, что идет по верхнему карнизу: совсем еще юная девушка в летящих белых одеждах. Ее босые ступни твердо ступают по узкой каменной бровке. Ее шаг уверен, как у любого лунатика.

— А-ААФ!

Шейн аж подпрыгнула от неожиданности. При этом она потеряла равновесие, и чтоб не упасть, ей пришлось станцевать такой быстрый судорожный танец на месте — к вящей радости Адриана.

— Нет, правда, Адриан, — отругала она собаку. — Кто тебя этому научил?

— Мой папа, наверное, — сказал Мак, подходя к ним. Сегодня он был в черных джинсах и серой рубашке «Nike» с закатанными до локтей рукавами. Выглядел он потрясающе.

— Ну да. Валите всю вину на мертвых, — сказала Шейн.

— Но это же правда, — ответил Мак. — Я ему только приемный хозяин. Приютил сироту, а тот оказался малолетним преступником. Да, Адриан? — Он энергично похлопал пса по спине, вроде как в шутку отшлепал.

— Вам вовсе не нужно платить фунт и семьдесят, чтобы со мной повидаться, — сказала Шейн. — Я бы вышла сама.

Он рассмеялся.

— Да ладно, не разорюсь. Просто мне не терпелось узнать, что там в той исповеди.

— Страница в день — это максимум, что я могу, — сразу предупредила Шейн.

— Ну, давайте хотя бы пока то, что есть.

Шейн достала блокнот, перевернула страницу-обложку с принцессой… как там ее… ну, не важно… и начала читать вслух:

Покаянная исповедь Томаса Пирсона,

собственноручно записанная им самим

в году 1788 от Рождества Господа нашего Иисуса Христа

Полностью отдавая себе отчет, что у меня мало времени, поскольку моя дорогая супруга только что проводила доктора Кабитта и, заперев за ним дверь, рыдает теперь у себя внизу, я пишу эти строки. В свои пятьдесят лет от роду я был сперва китобоем, а потом занялся торговлей; как мог, я заботился о своих домашних и неустанно благодарил Бога за то семейное счастье, что Он мне послал в безграничной своей доброте. Я человек мягкий и безобидный. Я никогда никого не обидел ни словом, ни делом и не желал ближним зла. Всякий, кто меня знает, может сие подтвердить.

И все же теперь, когда мои дни сочтены и я готовлюсь предстать пред Создателем, есть одно тяжкое воспоминание; одна мерзкая, страшная сцена, что лежит тяжким грузом у меня на сердце. Я вижу все, как наяву. Мои руки, хотя теперь и холодные от лихорадки, как будто нагрелись, вобрав тепло ее шеи — моей возлюбленной Мэри. Какая она была тонкая, хрупкая… эта шейка. В моих огромных руках она была словно кольцо якорного каната.

Сперва я хотел просто ее задушить — чтобы на шее остались отметины от моих рук. Чтобы остались отметины, которые точно ни с чем не спутаешь. Она, бедняжка, лишилась всего, и мне была ненавистна сама мысль о том, чтобы отбирать у нее последнее. Я хотел лишь уберечь ее от негодующего возмущения праведных горожан и обеспечить ей вечный покой в освященной земле. Так что я хотел просто ее задушить — и всё. Но

Шейн умолкла и подняла глаза.

— Но? — нетерпеливо переспросил Мак.

— Пока это всё. Страница с хвостиком.

Мак слегка запрокинул голову и прищурился, крепко задумавшись.

— Может, он думал, что она — вампир, — предположил он. — И задушил ее спящую. Пока она не проснулась и не отрастила клыки.

— Вряд ли, — вздохнула Шейн.

— Ну, Уитби же город Дракулы, правильно?

— Но не в 1788-м. — Шейн едва удержалась, чтоб не добавить какое-нибудь язвительное замечание насчет дремучего невежества некоторых отдельно взятых личностей.

— Я знаю, когда был написан роман, — пробурчал Мак. — Но, может, Брем Стокер… как бы это сказать?.. почерпнул вдохновение в том, как все тут в Уитби были одержимы историями про вампиров?

— Я думаю, нет. Я думаю, жители Уитби больше всего волновались о том, что их рыбаки тонут в Северном море, а не о каких-то там кровопийцах из Трансильвании, которые бегают по окрестностям в черных плащах.

— Но это ведь был суеверный народ — эти йоркширцы конца XVIII века?

— Хотите — верьте, хотите — нет, но меня тогда в Уитби не было. Но я на сто процентов уверена, что если наш Томас Пирсон задушил эту Мэри, то он задушил ее вовсе не из-за романа, который тогда еще не был написан. Даже автор еще не родился.

Кажется, Мак что-то вспомнил. Его взгляд стал каким-то далеким, застывшим.

— Отец как-то привел меня на церковное кладбище у часовни Святой Марии и показал мне могилу Дракулы. Мне тогда было лет шесть.

— Добрый папа. Вам было страшно?

— Ужасно страшно. Мне потом еще долго снились кошмары. Но мне это нравилось. Страх — он всегда возбуждает. Я даже не знаю, есть ли в жизни еще что-нибудь, что возбуждает сильнее. А вы как считаете?

Шейн опустила глаза, чтобы скрыть смущение.

— Я не знаю.

— Хотя, наверное, есть одна вещь. — Мак выразительно посмотрел на Шейн, и его глаза заискрились смехом. Кажется, он нашел себе новое развлечение: смущать Шейн.

Она покраснела и отвела глаза.

— Знаете что? А покажите мне эту могилу.

Когда-то церковное кладбище на Восточном Утесе было местом последнего успокоения для нескольких сотен людей — их последним земным приютом, — но для Адриана эти заросшие сочной травой просторы были вполне осязаемым воплощением собачьего Рая. Он как заведенный носился в высокой траве и перепрыгивал через надгробные плиты, как будто их тут положили специально для него, как у те красивые черные пластиковые коробки на пляже с надписью СПАСИБО, ЧТО ВЫ УБРАЛИ ЗА ВАШЕЙ СОБАКОЙ, — чтобы ему было, где побеситься. Да, тут есть чем заняться, на этой огромной игровой площадке, так что Адриан вовсе не возражал, если его хозяин и новая хозяйка займутся своими делами, пока он тут все обследует.