Жажда жить

— Ну что, ты вроде добился чего хотел, — сказал Холлистер.

— Похоже на то. У меня на один голос больше, чем у Уолтауэра. Да и черт с ним. Для меня главное, чтобы можно было сказать: я набрал голосов больше. Меня эти гады из Саутсайда срезали. Ну да ничего, подождем, пока им понадобится улицы асфальтировать да канализацию прокладывать.

— Даже и не знаю, Чарли, — покачал головой Холлистер.

— Чего ты не знаешь? Ты прекрасно знаешь, что они не голосовали, а ведь если бы те, кто говорил, что непременно пойдет на избирательный участок, действительно пришли, мне и волноваться было бы не о чем, в одну калитку Уолтауэра бы заделал. А так они срезали меня. Попросту надули.

— Но ведь и против тебя они не голосовали, — рассудительно заметил Холлистер.

— А какая разница? Самое противное — то, что я знаю этих ублюдков, я сам добывал их голоса для Уолтауэра. И случалось, этих голосов было больше, чем за меня. Факт! Можешь себе представить?

— Попробуй посмотреть с другой стороны: это рабочий квартал, потом, забастовка сталелитейщиков, угольщиков… и если бы поддержка «Часового» не была такой мощной, может, и результаты в Саутсайде были получше.

— Да, двое или трое парней мне уже говорили что-то в этом роде.

— Это тот редкий случай, когда я согласен с твоими парнями.

— Ну зачем так говорить, Джек? Теперь, когда я стал мэром, для тебя, да и для газеты, можно будет многое сделать, ты еще поблагодаришь меня.

— Как бы не так. Только сегодня мне дали понять, что я едва на улицу не вылетел из-за машины.

— Откуда не вылетел, из газеты?

— Откуда ж еще?

— В таком случае от кого бы ты это ни услышал, это дикость. С чего бы Броку Колдуэллу…

— Вот именно. Брок Колдуэлл. Твой приятель. До меня дошло, что он собирается меня уволить, он и Кэмпион. А все дело в этой чертовой машине — мол, бросает тень на газету. Между прочим, с тобой у него на эту тему разговора не было?

— Откуда сведения?

— Из весьма надежного источника.

— Но если так, то почему же «Часовой» поддерживал меня? Нет, Джек, что-то не склеивается. Твой надежный источник на самом деле совсем ненадежен.

— Ошибаешься. Мне это сказал человек, которому Брок доверяет.

— Брок не доверяет никому. Уж я-то знаю. Когда-то доверял мне, но теперь — никому.

— Доверяет, доверяет, поверь мне на слово. Но оставим это. Есть кое-что, чего ты не понимаешь и о чем тебе стоит поразмышлять на досуге: «Часовой» поддерживал тебя, потому что ты — правильный кандидат, а «Часовой» всегда поддерживает правильных кандидатов. Но на это можно взглянуть иначе: тебе помогали, не беря на себя никакой ответственности. Если вляпаешься в дерьмо, про тебя мигом забудут. Именно поэтому этой публике не понравилось, что я езжу на машине, принадлежащей городу. Я работаю в газете, и люди могут подумать, что газета замешана в каких-то грязных делишках. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Человека, у которого неприятности, еще никогда не поддерживали. Отец давно мне это говорил. В общем-то он всегда придерживался этого мнения. Никогда никого не защищать. И никогда не оказываться в положении, вынуждающем защищать кого-то, чтобы защитить себя. Надо бы мне это знать, да, собственно, я и знал, всегда знал, только к себе не примерил это правило в случае с машиной. В общем, сегодня вечером я поехал в городской гараж и сказал механику, что машина мне больше не нужна.

— Ну, вопрос с машиной можно по-разному решить.

— Ну да. Например, купить.

— Конечно, это лучше всего, лишь бы деньги были, — согласился Чарли. — Слушай, может, поделишься, откуда тебе это стало известно? Вообще неплохо бы знать, кому Брок доверяет, вдруг пригодится. Это член клуба?

— Нет.

— Француженка, с которой он спит?

— Тоже нет. Никакой француженки я не знаю, и вообще хватит вопросов, Чарли. Должны же у меня быть свои источники.

— Ладно. Может, мы с Броком опять скорешимся, я же нынче мэр. Да и Брок изменился. Серьезнее стал. И слава Богу, я ведь тоже. Но в молодости мы с ним немало покуролесили. Да он и не единственный член семьи, с кем, помню, я славно время проводил. Я…

— Тихо.

— Что? — В гостиную вернулись сестры. — А, ну да.

— Вот ваша вода, — сказала Луиза. — Что, какой-нибудь сальный анекдот Джеку рассказываешь? Потому и замолк на полуслове? Эмми, по-моему, Чарли решил, что ты у нас невинное дитя. А может, боится.

— Нет, я Джека боюсь, — замахал руками Чарли. — Если бы я рассказал сальный анекдот в присутствии Эмми, он бы выгнал меня из дома.

— Еще чего. Другое дело, что Эмми сама не любит такие анекдоты.

— Я тоже, но этот тип каждый день возвращается домой с каким-нибудь новым, — пожаловалась Луиза. — Сегодня вообще черт знает что выложил. Даже Джека покраснеть заставил.

— Зато ты не покраснела, — парировал Чарли.

— В карты сыграем? — предложила Эмми.

— Во что? Может, в пятьсот одно? — оживилась Луиза. — Я сейчас в бридж учусь играть. Давайте в пятьсот одно.

— Лучше не надо, но всем скажем, что играли, — возразил Чарли. — Между прочим, кто знает француженку, подружку Брока Колдуэлла? Она на разговорный английский нажимает. Вчера вечером я присел за стол к Броку и его компании и сказал по какому-то поводу: «Лучше не надо, но всем скажем, что было», так она повторила: «Лучше не надо… не было».

— А, ну да, на банкете в гостинице, — подхватила Эмми. — А что было на Грейс Колдуэлл?

— Черная тафта… — начала Луиза.

— С таким низким вырезом, что все видно, — закончил Чарли.

— Только не тебе, — огрызнулся Холлистер.

— А ты-то откуда знаешь, тебя ведь там не было?

— Да видел он ее, видел, — ответила за мужа Эмми. — Она заходила в редакцию после банкета.

— Ах вот как? — Чарли посмотрел на Холлистера.

— Ну так что, играем, не играем? — нетерпеливо спросил тот.

— Слушай, а который нынче час? — повернулся к жене Чарли. — Неужели двадцать пять девятого?

— Ну да, а ты думал, больше?

— Нет, наоборот. Отдаем концы, а то не успеем зайти, куда хотели, все лягут.

— Можно подумать, что ты уже стал мэром, — фыркнула Луиза. — Ладно, где мое пальто?

Все встали.

— Слушай, Джек, — спохватился Чарли, — ты завтра у себя в редакции будешь где-то около половины одиннадцатого утра? Я позвоню, надо спросить кое о чем.

— Валяй.

Гости удалились, и Эмми прижалась к мужу.

— Знаешь, я, наверное, половины разговора не слышала. Только и думала о тебе, как мне тебя хочется. Выключи свет, а я пойду в спальню. Ты меня любишь?

— Тебя, и только тебя.

В том, что Грейс и Джек Холлистер не сблизились, пока обоим не исполнилось хорошо за тридцать, не было ничего удивительного. Положим, их отцы дружили, но у Артура Джеймса Холлистера была весьма своеобразная гордость — гордость английского дворецкого или американского железнодорожного кондуктора. Из этого не следует, что в его дружбе с Уильямом Колдуэллом было что-то совершенно неповторимое: они учились, хотя и в разное время, в одном и том же колледже и были членами одного студенческого братства — «Зета пси». Но когда Колдуэлл подыскивал кандидатуру на роль главного редактора «Часового», отношения эти несколько изменились, хоть и не сказать, что решающим образом. После того как выбор пал на Холлистера, и студенческие годы, и братство стали более или менее случайной темой разговоров, приятным источником воспоминаний, но никак не главной и тем более не единственной почвой продолжающегося знакомства. Артур Джеймс, южанин, отправился в Итон с его колледжем потому, что был сыном пресвитерианского священника. Уильяма Колдуэлла отдали в тот же Лафайет, потому что он находился хоть и в Пенсильвании, но не Филадельфии и имел хорошую академическую репутацию. Поступи они в разные колледжи, на их добрые отношения это бы не повлияло; более того, Артуру Джеймсу хотелось, чтобы так оно и было. Складывались эти отношения так: он давал советы, выдвигал предложения, делал замечания, возражал Колдуэллу, а главное, выпускал хорошую для своего времени газету. Это был честный, интеллигентный, остроумный человек, с хорошим вкусом, который знал, что Колдуэлл всегда подставит плечо, даже если и не согласен с ним. Прогрессистом он был только в отношении к технике, а в принципе считал себя гражданином, который уважает сам себя и руководит газетой, принадлежащей богачу. Главным для него было обеспечить покойную, надежную жизнь жене и сыну и умереть тем же самым уважающим себя гражданином. Он твердо придерживался своих целей и принципов и в результате задолго до смерти понял, что добился не только самоуважения, но и уважения со стороны общества. Однако же осознание этого факта не заставило его пожертвовать или сколько-то отступить от своих принципов ради сохранения высокого о себе общественного мнения.