Мать ветров (СИ)

— Хм. Герда, про твою честь, ты что скажешь?

— Арджуна, ты ж меня с ними не равняй. Мне Саид еще до лагеря опорой стал, здесь меня Шалом и Эрвин как дочь родную приняли. Так-то легче, пожалуй. А и то, — Герда потерлась щекой о плечо мужа. — Помнишь, мы с тобой спорили? Я тебе тогда говорила, мол, жируете, за иголками под языком смотрите. Когда баре-то нас за просто так не то что словом... а кнутом да голодом.

— Ого, волчонок! Не прошло и четырех лет, как ты со мной согласилась! — Саид расхохотался и сгреб в охапку жену и сына, который отвлекся от миски на ленту в косе мамы.

Женщины дружно подхватили веселье, и только Петра смеялась подозрительно тихо. Три года жизни с Мариушем, чья душа была искалечена иначе, но ничуть не меньше, чем душа Арджуны, серьезно изменили нрав этой бедовой дивчины.

— И так не хорошо, и эдак не ладно, — пробормотал эльф, крутя в длинных пальцах наполовину сгоревшую веточку.

— Ты бы передоверил кому это дело, — мягко высказала общую мысль Марта.

— Кому? — Арджуна нервно хрустнул веткой и процедил сквозь зубы: — Радко и так отца не каждый день видит. А беглых наших не меньше, чем по две недели кряду учить надо.

Тени и Герда переглянулись.

— У нас армия, командир.

Теплое дыхание коснулось заледеневшего стекла, протопило крошечное озерцо посреди тонких белых ветвей и причудливых цветов, мягко потянуло прозрачное пятнышко в разные стороны, открывая мир, который засыпало огромными пушистыми хлопьями. Камилла потерла пальчиками окно, снова подышала на него — зачем? Надеялась увидеть снежных коней, запряженных в серебряные сани, и величественную фигуру в белой шубе? Пустое. Королева зимы давно уронила осколок льда в ее сердце.

Девушка вывела одну-единственную букву поверх мудреного узора, торопливо стерла ее и вернулась к зеркалу. Окинула свое отражение равнодушным взглядом: прелестная фигурка в белом платье, сшитом по последней моде, никаких пышных юбок, свободные легкие складки невинно подчеркивают линию бедер, пенные оборки чуть вздымаются на груди. Продуманно выбившиеся из прически каштановые локоны обрамляют высокую гордую шею, перламутровый кулон на жемчужной нитке игриво покоится между изящными ключицами. В меру умное, в меру наивное личико. Хороша, с какой стороны не глянь, а хороша. Сегодня за обедом это непременно отметят очередные гости, очередные холостые юноши распустят перед ней хвосты, Георг в очередной раз едва уловимо скривит губы, невольно сравнивая поплывшую беременную супругу и свою воздушную сестрицу. Скука!

В дверь неуверенно постучали. Новая служанка.

— Госпожа Камилла! Госпожа Амалия вскорости к столу просит!

— Спасибо, милая! Передай маме, что я почти готова.

На подушке посреди вороха одеял, из которых она вылезла не больше часа назад, лежал раскрытый томик в простеньком переплете. Камилла присела на краешек постели, стараясь не смять платье, и взяла в руки книгу. Сухие строгие фразы обжигали тонкие пальцы, и остаться бы в спальне, дочитать накануне полученный труд некоего Марчелло Пиранского, что напечатали здесь, в Черном Пределе, в подпольной типографии, но гости, приличия... Когда-то родной, до каждой ниши, каждого закутка обожаемый дом успел стать холодным и скучным. Иногда она ненавидела свою собственную Снежную Королеву, невысокую зеленоглазую женщину с белыми волосами, втиснувшую в ее сердце этот проклятый осколок.

Последние розы увяли с месяц назад, а до выгонки гиацинтов было еще далеко, но Амалия не отчаивалась. Если в предыдущие годы она компенсировала отсутствие букетов в гостиной лишними подсвечниками, то нынешней зимой она пристрастилась мастерить цветы из ткани и бисера, а на каминной полке появилась плетеная корзина с искусно вырезанными деревянными цветами. Подарок дочери, которая заказала их у какого-то мастера.

— О, это платье из Йотунштадта? Какая прелесть!

— Камилла, да ты столичная модница! Тебе бы в нем на королевский бал, нет-нет, не красней, милая, уверяю, ты имела бы огромный успех!

Георг закономерно отреагировал на это щебетание, галантно целуя руку сестры. Чтобы скрыть гримасу досады, не иначе. Он-то так и не сумел покинуть захолустье Черного Предела и вырваться в столицу.

— Благодарю, — мягкая улыбка и легкий поклон младшим дочкам Теодора. Старшая, супруга Георга, смотрела на Камиллу с откровенной завистью и явно не думала сейчас ничего хорошего ни о своем замужестве, ни о своей беременности.

Заученные фразы, движения, поклоны. По бокалу вина, а после — за стол, уставленный серебром, хрусталем и фарфором. Запеченный целиком поросенок, забитая на недавней охоте дичь, яблоки в меду, ромалийский овечий сыр. Ты уже читала венок лунных сонетов? Ах, дорогая, в вашем замке всегда есть, о чем побеседовать с утонченными людьми!

— … подавили совсем недавно, двух недель не прошло! Что Вы теперь скажете, добрый мой Фридрих? Помнится, когда-то Вы сомневались в том, что чернь чувствует себя в нашей стране чересчур вольготно.

А вот это уже интересно. Кажется, Теодор говорил о недавних волнениях к югу от Йотунштадта. Выходит, все закончилось поражением бунтовщиков?

— Друг мой, простите за бестактность, но спешу Вам напомнить: Вы когда-то говорили об опасности у нас, в Черном Пределе, и даже в свое время проверили несколько своих деревень. Но ведь ничего не нашли! А единичные вспышки недовольства низших сословий бывали всегда и гасли столь же быстро, как и разгорались.

— Нет, Фридрих, это я вынужден Вам напомнить о той деревне, которую после мятежа покинули все селяне... Как же ее...

«Болотище», — едва не сорвалось с языка Камиллы, и девушка торопливо коснулась губами своего кубка.

— Болотище, — любезно подсказал барон.

— Верно, — кивнул Теодор и подался к собеседнику, тяжело упираясь руками в стол. — Многих ли беглых отловил за прошедшие годы наш дражайший сосед?

— По счастью, милостью Его Величества мы теперь можем искать беглых неограниченное время, — миролюбиво улыбнулся Фридрих.

Камиллу передернуло. Как же так, папа?

— Но папа, это ведь ужасно! Что если и нас коснется смута? — воскликнула девушка и обвела мужчин трогательно-испуганным взглядом. — Там Йотунштадт близко, а мы сумеем ли противостоять этому... этому... сброду?

— Ты сомневаешься в наших силах, сестрица? — вскинулся Георг. Ну да, давно мечом не махал, дай тебе повод, милый братец.

— Постой, дорогой зять, незачем одной лишь бравадой сотрясать воздух, — поморщился Теодор — и выдал как на духу то, на что его Камилла, собственно, и спровоцировала. Ей оставалось лишь внимательно слушать и запоминать: просчеты мятежников, удачные ходы рыцарей, использованные магические приемы. И прятать глаза, чтобы никто не заметил в них слишком уж нездорового для нежной барышни любопытства.

— Эй, трещотка! Чегой-то ты с самого Блюмештадта молчишь? — осведомилась у любовницы Зося, когда соизволила вынырнуть из раздумий.

Марлен придержала лошадь, хмуро посмотрела на своего командира и буркнула:

— Холод горло дерет. Ты привычная, а мне еще перед деревенскими песни петь, забыла?

— Не ври, — спокойно ответила ведьма. — Когда это тебе холод хоть пару слов прочирикать мешал?

— Ты у нас малиновка, ты и чирикай, — фыркнула арфистка и тронула пятками крутые бока коренастой выносливой кобылки.

Командир подпольной армии почувствовала, как предательски запылали щеки. Прежде, до той влажной от дождя и поцелуев ночи, когда Зося призналась подруге в своих чувствах, Марлен деликатно не мучила ее комплиментами да ласковыми прозвищами. Зато в последние полгода отводила душу, а сорокачетырехлетняя седая женщина смущалась и краснела, ровно девица.

Но, вероятно, беседа предвиделась долгая, а им обеим говорить и говорить сегодня, а Марлен и вовсе петь. Ни к чему студить горло.

Уже в деревне, в хате главы тамошних смутьянов, они отогревались на полатях в ожидании вечерок, и Марлен грустно обронила: