2017

И вдруг, мельком глянув, он заметил на безвольном теле биение жизни. Не пульс, не сердце, а, что поразительно, печень: она буквально вылезала из-под ребер мертвеца и вся тряслась, словно готовая лопнуть под задравшейся курткой. В суеверной, ужасной надежде Крылов прикоснулся к напряженно вибрирующей опухоли и сразу осознал свою ошибку: в кармане у мертвого подавал вибросигнал его допотопный мобильный телефон.

Напряженно улыбаясь, Крылов приподнял щепотью тяжелую полу, под которой круглился словно вышитый шелком расстегнутый живот. Карманы у куртки были маленькие и спекшиеся, что говорило о ее происхождении из дядюшкиного сэконда; мобильник еле выпростался, сопровождаемый градом шершавых, словно засахаренных монеток. Был он лопата лопатой, в грубом черном корпусе со стершимися кнопками – однако дисплей оказался плазменный, трехмерный, и на нем крутилась, подтверждая вызов, юркая заставка. Безмерно удивленный, Крылов машинально нажал на соединение и увидел голограмму своего работодателя, снятого где-то за праздничным столом, въевшегося по уши в пышный бутерброд со стекающей икрой.

Тотчас раздался и голос хозяина камнерезки – вовсе не праздничный, а, как показалось Крылову, чем-то передавленный.

– Витек! Витек, это я, – сообщил работодатель иронически, словно самый факт его существования являлся анекдотом. – Новости у нас плохие и очень плохие. Господина профессора нашли на северах, возле зимовья, мертвого. Валялся под березой скрюченный, вроде рыл себе яму, как собака, да так и помер. И ассистент при нем, такой же зажмуренный, даже, по сведениям, на недельку пораньше преставился. И никаких корундов, ничего, ноль. Оба пустые, как кассы в моих магазинах. Витек, ты теперь внимательно слушай меня, – голос работодателя приблизился, и Крылову показалось, будто он чувствует ухом его горячий, как сода в кислоте, мокро шепчущий рот. – Сам знаешь, партнеры наши люди серьезные, не нам, убогим, чета. Мы им наобещали горы добра и взяли аванс. Дело-то было верное! А теперь, выходит, мы тоже перед ними пустые. Партнеры могут обидеться. Они у нас обидчивые. Поэтому придется пока поехать в семейный отпуск. Быстро забирай своих и вези к любимому дядюшке, сам знаешь куда. Глядишь, потом и рассосется. Объяснимся, рассчитаемся. С дядюшкой не пропадешь! – Хозяин камнерезки нервно хохотнул, точно взбалтывая перед употреблением свое всегдашнее уныние, которое употреблял постоянно, будто тихий алкоголик домашний самогон. – И давай, Витек, не мешкай! Если сильно боишься, памперс у дочки возьми и на себя надень!

С этим язвительным пожеланием работодатель отключился; его голографический портрет, изображавший полное счастье, медленно померк. Теперь он некоторое время будет оставаться в уверенности, будто поговорил с племянником около шести пополудни. Сколько раз, бывало, он разглагольствовал у себя в кабинетике, уверенный, что дает указания менеджеру, а менеджер, бывший вовсе не в ближней подсобке, а на выходе в торговый зал, думал, что старик болтает сам с собой, поскольку выжил из ума. Ленившийся проверить наличие собеседников, хозяин камнерезки постоянно разговаривал с призраками; то, что призраки не выполняли его распоряжений, он воспринимал с саркастическим смирением и жил в тряпичных руинах собственного бизнеса, отчаявшись вразумить человечество. Можно ли верить его сообщению, вдруг возникшему ни с того ни с сего из кармана покойника? Или работодатель преувеличивает, потому что всегда предпочитает худшее?

Если профессор и правда погиб, тогда Крылову только и остается… Ничего ему не остается. Развеиваются красным дымом уникальные рубины, исчезает окончательно потерянная женщина. Можно ли это пережить? Ответ появится в каком-то послезавтра, а пока все похоже на стоматологический наркоз, когда упругий кончик носа, видный, если скосить глаза, отдельным пятнышком, и по ощущениям торчит перед лицом совершенно отдельно. Крылов чувствовал себя таким замороженным Буратино. Совершенно перестала болеть голова, и щекотный крючок безвредно шевелился в толстом сердце, будто жук в кулаке.

Отойдя подальше по прожаренному, черным маслом залитому полотну, точно мертвый соглядатай мог подслушать разговор, Крылов, словно бы считая на ладони последнюю нищенскую мелочь, набрал на толстых кнопках домашний номер Фарида. И крупно вздрогнул, услыхав из телефона вредный голос его законного владельца.

– Для пользования аппаратом введите пароль, – предложил соглядатай, чьи раскинутые ноги широко торчали из кустов. – Если три раза ошибетесь, вся информация в моем телефоне будет уничтожена. Хрен вам с ядерной боеголовкой, сраные уроды! – добавил он с каким-то детским удовольствием, и Крылов, отняв от уха взмокшую трубку, увидал на дисплее упомянутый орган, чем-то страшно похожий на рассерженного индюка.

Поспешно нажимая на отбой, Крылов согнулся от внезапного смеха. Его буквально рвало густыми массами хохота в жесткую траву – и одновременно чуть отпускало. Нет, что бы ни сказал по этому поводу Фарид, он не пойдет немедленно сдаваться ментам. Пусть его бегство от мертвого тела станет аргументом для следствия – он, из-за слабости и чувства вины, сам накидает дознанию еще больше роковых аргументов. Его сейчас можно запросто убедить в совершенном преступлении – так убедить, что он потом не вспомнит, как все произошло в действительности. Бросив последний взгляд на комфортно разлегшегося соглядатая, словно получавшего удовольствие от новых ощущений небытия, – тело, вероятно, еще какое-то время будут принимать за неприхотливого пьяницу, устроившего себе в кустах одинокий пикник, – Крылов опустил в карман мобильник с непочатой информацией и побрел, спотыкаясь, по рыжим промасленным шпалам, среди грохочущих бешеными стенами встречных поездов.

Вот для чего он купил и оборудовал свое убежище. Войдя к себе, он испытал привычное превращение в облако свободных молекул и моментальное схватывание – с потерей, быть может, каких-то частиц. Это было похоже на резкий спуск в скоростном зеркальном лифте – только на один этаж. Воздух в убежище был таким, каким он его оставил: синело немного чада от колбасы, пригоревшей неделю назад, и в низком солнечном луче, состоявшем из нескольких, по-разному натянутых лент, танцевали все те же мохнатые пылинки, иные размером с маленьких морских коньков.