Дым и зеркала (СИ)

Annotation

Вольпов Ярослав Александрович

Вольпов Ярослав Александрович

Дым и зеркала

Ты даже представить себе не можешь, я вижу, что такое настоящая, подробная, тщательно наведенная галлюцинация.

А. и Б. Стругацкие

Франк ненавидел рекламу.

В современном мире с подобной неприязнью жить было довольно сложно - примерно как с аллергией на кислород. Или на вино, что для среднестатистического француза было равноценно и куда более понятно. Реклама обступала со всех сторон, вела массированную атаку на все органы чувств, и смириться с ней казалось куда более простым, чем бороться. Как сказали бы многие смирившиеся, реклама - не такой уж и страшный враг: жить можно и под её владычеством.

Франк ответил бы им, рискуя схлопотать штраф за неполиткорректность или даже оплеуху за оскорбление патриотических чувств, что подобные разговоры во Франции наверняка звучали и во время Второй Мировой войны.

Спору нет, внешне реклама выглядела намного привлекательнее нацизма. Из информационного инструмента она давно превратилась в произведение искусства; в таком обличье ей оказалось гораздо проще пробираться в умы, сердца, а в конечном счете - и кошельки потребителей. И едва ли не охотнее остальных ей открылись ворота Парижа, где каждый впитывал страсть к красоте с первым глотком воздуха. Реклама захлестнула город, проросла в каждом его уголке и под восхищенные вздохи горожан уверенно изменила его под себя.

Стены башни Монпарнас "рухнули" первыми. Компания "Ташими", уже практически добившаяся монополии на рынке видеотехники, не могла пройти мимо столь перспективной рекламной поверхности. Каждое окно двухсотметрового гиганта было превращено в экран, и фасетчатые стены небоскреба то дробились на тысячу отдельных картинок, то сливались в одно монументальное изображение, способное притянуть к себе взгляд с другого конца города. Но подобный трюк, технически исполнимый ещё полвека назад, был слишком незамысловатым, чтобы ради него жертвовать привычным обликом одного из самых знаковых мест Парижа. Два раза в день по многоэкранным стенам пробегали помехи, башня начинала вибрировать - и беззвучно разлеталась на осколки; те зависали в воздухе, окружая железобетонный остов мерцающей полусферой, вращаясь в разные стороны, стыкуясь друг с другом в непредсказуемых комбинациях - и на каждой грани продолжало двигаться видеоизображение. И всякий раз в конце представления, перед тем, как плавно вернуться в свои рамы, экраны объединялись в воздухе в логотип "Ташими".

На площади Звезды, чьё старое название возобладало над именем Шарля де Голля, по-прежнему высилась Триумфальная Арка - но теперь от нее расходилось не двенадцать улиц-лучей, а двадцать четыре. Вторая половина, попирая законы физики, поднималась над землей, завиваясь огромной спиралью вокруг площади; а по асфальтовой поверхности невероятной конструкции, среди галогенных ламп скользили роскошные автомобили, не боясь ни сорокапятиградусного уклона, ни отверзающейся в нескольких шагах от их колес бездны. Легкие кабриолеты сновали между массивными внедорожниками, им почтительно уступали дорогу скромные, но не лишенные элегантности легковушки и семейные фургоны; словом, на воздушной карусели можно было высмотреть любую машину, входившую в ассортимент корпорации "ГлобалМоторВерк", чьи броские слоганы бежали по всему периметру огромного кольца, венчавшего площадь на высоте нескольких десятков метров.

Даже Эйфелева башня не казалась столь подавляюще величественной теперь, когда в головокружительной высоте над ее шпилем висел двойник из стекла и света, зеркально отражающий каждую деталь столь хорошо знакомой любому мало-мальски образованному человеку конструкции. По воздушному плетению башни бежали цепочки слов, пульсируя нежно-алым, словно кровь в капиллярах; в многоугольниках перекрытий на доли секунды вспыхивали разнообразные картины, не связанные никакой общей темой - все, что искали в Сети пользователи поискового механизма "ГоуГоу", отражалось в перевернутой башне.

Франк мог бы смириться с тем, что прекрасное лицо Парижа поменяли на кибернетический протез. В конце концов, превращенная в гигантский проектор хрустальная пирамида в сердце Лувра тоже в свое время была принята в штыки, да и старушка Тур-Эйфель в год ее появления слышала мало тёплых слов. Веяние нового времени всегда было холодным и требовало соответствующей одежды. Но искренность, с детства присущая Франку и заложенная в самом его имени, не позволяла ему мириться с ложью, какие бы привлекательные формы та не принимала.

Слово "ложь" Франк всегда предпочитал определению "дополненная реальность" - хотя бы потому, что его проще и удобнее было произносить.

С тех пор, как нейроимпланты стали частью обязательной медицинской страховки, мир, подобно площади Звезды или Эйфелевой башне, увеличился по меньшей мере вдвое. На реальность наложился толстый слой виртуальности, и одно уже нельзя было отличить от другого: то, что начиналось с дрожащих в воздухе голограмм, лазерограмм и прочих поделок, уже давно кажущихся каменным веком, теперь рисовалось прямо в сознании человека. Подключенные ко всемирной Сети устройства подсказывали мозгу, что нужно видеть, и тот охотно дорисовывал детали...

Двухмерная девушка приветливо улыбнулась с поверхности окна вагона. Пухлые, слегка карикатурно нарисованные губки беззвучно шевелились, и Франк досадливо отвернулся; аудиоканал рекламы открывался после нескольких секунд зрительного контакта, а в тишине нейроимплант особенно быстро настраивался на любой открытый канал информации. Монорельс скользил по магнитной поверхности почти бесшумно, а стоящие вокруг пассажиры были погружены в свою индивидуальную виртуальность; лишь изредка слышалось неразборчивое бормотание или полувздохи-полустоны, какие, бывает, издают некрепко спящие люди. Франку достаточно было моргнуть, чтобы покрытые рекламой высокие окна монорельса исчезли, уступив место пляжам Бали, альпийским лугам или интерьеру клуба для взрослых, но он предпочитал не уходить в виртуальность без особой нужды. Ему больше нравилось смотреть на реальный город вокруг; несмотря ни на что, тот оставался самым прекрасным на Земле.

Рисованная рожица недовольно загримасничала, когда Франк протянул руку к окну и отодвинул рекламную поверхность со стекла. В вагоне немного потемнело: сияющие баннеры были единственным источником освещения в монорельсах последних моделей. Более того, стоило оторвать палец от стекла - и реклама упорно ползла обратно, скрывая мир за окном. Впрочем, смотреть пока было особо не на что - вагон бежал по промышленной зоне, и потрёпанные стены реальных домов сменялись примитивными виртуальными объявлениями на какие-то непонятные и неинтересные Франку темы.

Он опустил руку, и когда баннер прыгнул на место, отыскал в кучеряшках оживленно жестикулирующей девушки неприметный крестик.

Кнопка закрытия встраивалась в любое виртуальное изображение. Закон о рекламе не делал никаких исключений: все, что рисовалось нейроимплантами, можно было отключить, всего лишь взглянув на закрывающий крестик и моргнув. По букве закона одно простое движение век могло и развоплотить мультяшную феечку с тюбиком зубной пасты, и вернуть первозданный облик площади Звезды или башне Монпарнас. Однако в то время как Министерство Охраны Реальности уравняло в правах картинки-однодневки и монументальные виртуальные конструкции, многомиллионные корпорации-рекламодатели сделали то, что у них от века получалось лучше всего - разделили по классам людей.