2017

Его окружила просторная, бальная пестрота стеклянных и зеркальных торговых помещений. В бутиках, сиявших вдоль прохладной, мятным ветерком обвеваемой галереи, было выставлено удивительно мало одежды; биопластовые манекены с черничными ротиками, в низко, по бедрам, перехваченных шелках, казалось, ожидали приглашения на грамофонно звучавший фокстрот. Обувные отделы напоминали птичьи вольеры, где узкие мужские модели походили на гусей и уток, а дамские – на колибри. Настоящие птицы перепархивали в высоте под зелеными, полными слепого солнца стеклянными сводами, напоминая веселых купальщиков в огромном перевернутом бассейне. И повсюду были кабинки для переодевания – пригласительно открытые или задернутые тканью, с топчущимися там ногами, которые никак не удавалось рассмотреть. Пробежавшись по двум или трем этажам, обнаружив новые торговые бесконечности, в глубине которых работали одновременно сотни плазменных телевизоров и сверкали чем-то похожие на планетарии ювелирные миры, Крылов остановился отдышаться на ажурном мосту, висевшем над элегантной, стрелявшей цветными куполами, словно дававшей салют в собственную честь, презентацией зонтов.

Было маловероятно, что шпион пустился делать покупки. Скорее всего, он попросту смылся. На каждой ноге Крылова висело по четыре пуда свинцового веса. Делать в торговом раю было совершенно нечего, и, выбравшись из пассажа с совершенно незнакомой, непарадной стороны – в узкий, словно заваливающийся вбок, забитый машинами переулок, – Крылов поплелся, точно в кандалах, прочь от своей неудачи. Прокручивая в голове беседу с негодяем, он думал, что надо было соглашаться, заговаривать зубы, что теперь шпион, конечно, затаится, и снова его отловить, чтобы вступить в переговоры, не остается ни малейшего шанса.

Но в этот день судьба, как видно, твердо двигала людей к намеченной развязке. Она присутствовала и собиралась осуществиться. У Крылова в волосах зашевелился лютый мороз, когда он увидал соглядатая в щели между выпотрошенными, укрытыми хлопающей пленкой старыми особняками, где он с наслаждением поливал хулигански изрисованную стенку – бывшую ему куда как более сродни, чем парфюмированный платный туалет. Была непостижимая мистика в его очередной материализации, в его возникновении на фоне этих полных затхлости и тлена архитектурных парников – будто он и правда был порождением крыловского ума, проекцией Крылова на некие подходящие пейзажи и обстоятельства. Крылову вдруг померещилось, что он и не может потерять соглядатая, потому что все время держит его при себе: так человек гуляет сам с собой, но видит свое незнакомое в первый момент отражение, только если на пути встречается случайное уличное зеркало.

Шпион между тем хозяйственно упаковывался, перетягивая в петлях грубый брючный ремень и поводя располневшей, туго обтянутой задницей; обширное мокрое пятно на стене удачно дополняло граффити, изображавшие текучих монстров. Довольный собою соглядатай направился к выходу и тут заметил на другой стороне переулка все того же Крылова, разинувшего рот.

– Ах ты мой родной! Да что за жизнь моя такая! – Шпион хлопнул себя по бокам и, едва не плача, раскинул в стороны короткие ручки. – Ну никак мне от тебя не отвязаться! Том и Джерри, блин! Ты что, до сих пор меня не узнаешь? Это же я, я! Ну смотри, смотри на меня!

Крылов отшатнулся. Ему показалось, что апоплексическая физиономия Завалихина Виктора Матвеевича как-то странно вибрирует и лезет в глаза. Пленка на руинах с шорохом всосалась в зияющие впадины и тут же прянула с легким хлопком: точно так же в мозгу у Крылова надувалось и опадало какое-то мутное препятствие.

– Ну, ты тупой! – издевался и страдал, потихоньку пятясь, жирный негодяй. – А я-то думал, ты на раз сообразишь, следил за тобой будто с гранатой в жопе! И чего же ты тогда так чуешь меня? До чего ты хочешь меня довести? Опять до греха? А я не хочу! Слышишь?! Я лучше драпать буду от тебя, чем опять соблазнюсь! Я теперь в Бога верую!

С этими странными словами соглядатай сдернул свою карикатурную кепку и с чувством перекрестился. Затем, отшвырнув головной убор, полетевший, виляя, в кучу мертвого, спекшегося от дождей строительного мусора, соглядатай нагнул багровую крепкую башку и, как пушечное ядро, бросился вперед. Крылов инстинктивно шарахнулся, освобождая шпиону путь к свободе. Дико поозиравшись, соглядатай рванул под уклон кривого переулка – словно по светящимся меткам направляясь туда, где скоро все произошло.

С этой минуты (а может быть, и раньше) события развивались с той невероятной точностью, которая поражает в видеозаписи, пущенной в обратную сторону: мокрые осколки стягиваются по полу, забирая лужу, в невредимую тонкую вазу, которая, поцеловав место своего падения, волшебно взмывает на полку; самоубийца, бросившийся в море, выскакивает, словно выплюнутый собравшимся, вывернувшимся наизнанку кругом воды, и, моментально обсохнув, с грацией циркового гимнаста встает на скале. Все участники дальнейшего действовали синхронно и ловко, словно команда профессионалов, в деталях отработавшая ограбление банка. Отзывы этой нечеловеческой ловкости Крылов ощущал, когда бежал за удиравшим неприятелем по скользким трубам, по хлипкой ликующей досточке, переброшенной через какие-то ремонтные раскопки. Дальше, что было уж и вовсе удивительно, он вслед за шпионом (иначе тому было никак не успеть) птицей взлетел на решетчатый, точно из железных иксов сваренный забор и слез с другой стороны по тем же косым перекладинам, со странным чувством, будто совершил для чего-то вылазку в пустоту. Одновременно двое трезвых и серьезных сантехников, радуясь теплой погоде, сидели на загрубевшей матерчатой травке над насупленным обрывом, в глубине которого тянулись словно облитые светлой водой железнодорожные рельсы. Мужчины не спеша выхлебывали из кожаных корок спелую, висевшую петушиными гребнями мякоть астраханского арбуза и толковали о заработках. Одновременно с сортировочной станции тронулся тяжким шагом длинный товарный состав, причем изрядный сегмент его состоял из открытых платформ, на которых в два этажа ехали, закрепленные фермами, новенькие «Лады», и один автомобиль, скромного бежевого цвета, словно сигналил кому-то острыми вспышками солнца в углу ветрового стекла.