Дом на улице Гоголя (СИ)

Дед знал, что Наташе никто не будет рад в Сочи. Тётка, свихнувшись на возможности лёгких заработков на квартирантах, весь курортный сезон сдавала комнаты, а сама жила в тесноте гаражного бокса. «Куда же я тебя заселю? — удивилась она желанию Наташи приехать на первые институтские каникулы домой, к Чёрному морю. — У меня наперёд до конца лета всё посдано». Тётка быстро забыла, что Наташа оставалась прописанной в квартире своих родителей. На этом настоял дед: «Мой дом давно уже завещан тебе, Наташенька. А квартиру в Сочи ты можешь потерять». Наташа обиделась на тётю Нину и четыре года не бывала в Сочи, отдыхать на море они с Сергеем ездили в Крым. И вдруг она решила поехать к тётке. Неудивительно, что Иван Антонович заподозрил неладное.

— Долго она там не продержится. С Ниной трудно, она весьма и весьма своеобразная женщина. Вот увидите, Серёжа, через неделю, максимум, две, Наташа вернётся, — заверил дед.

Но, ни через неделю, ни через две она не вернулась. Сергей снова сорвался с практики, примчался к Наташиному деду, но Ивана Антоновича на улице Гоголя не застал.

— Ванюша в реанимации, у него обширный инфаркт, — озабоченно сказала Мария Петровна, пожилая племянница Наташиного деда, которую Сергей иногда встречал в этом доме. — Он у себя в клинике лежит. К нему пока не пускают, только передачи принимают, соки, фрукты, ну, вы понимаете.

Но его пустили к Ивану Антоновичу. Сергей послал в передаче с фруктами-соками записку, в которой спрашивал адрес сочинской тётки.

Вместо санитарки с ответной запиской вышел немолодой доктор, протянул Сергею медицинский халат, и, как показалось Сергею, недружелюбно, взглянув на него, бросил:

— Иван Антонович очень ждал вас.

— Серёжа, с моей внучкой стряслась беда. — На Сергея смотрели незнакомые измученные глаза. — До того как сюда загреметь, я вызвал Наташину тётку на междугородные переговоры. Телефона в сочинской квартире нет, на мои телеграммы Нина не отвечала, но на переговорный пункт явиться соизволила, и сообщила, что Наташа лежит в больнице. У вас на этот счёт нет никаких мыслей? — спросил Иван Антонович, тревожно вглядываясь в лицо Сергею.

— Я поеду в Сочи. Завтра же. И всё выясню на месте. — У Сергея уже начали появляться некоторые мысли «на этот счёт».

— Поезжайте, поезжайте, Серёжа. Уж вы, голубчик, не бросайте Наташу сейчас.

Наташина тётка не пожелала входить в объяснения по поводу внезапной болезни племянницы. На заявление Сергея, что он будет искать Наташу по больницам, ответила:

— Ищи, не ищи — не найдёшь. Её перевели из сочинской больницы, а куда, не знаю. Да, ладно, вернётся она к концу лета в Загряжск, никуда не денется.

Но начались занятия в институте, а Наташи так и не было. В конце сентября Сергей снова рванул в Сочи. На этот раз тётка не впустила его в квартиру, сердито глядя в щель, скупо отмеренную дверной цепочкой, прокричала:

— Не езди сюда больше! И не стучись ко мне, а то быстро в милиции очутишься! Замуж вышла Натка твоя. И не езди больше, не беспокой.

Сергей вернулся в Загряжск и сразу же кинулся на улицу Гоголя — рассказать невероятную новость, разузнать у Ивана Антоновича про парня, так неожиданно занявшего его место, но главное — ему просто было необходимо оказаться в доме, по которому ещё совсем недавно ходила Наташа. На его звонок к калитке вышла Мария Петровна, в дом не пригласила, сказала скорбно: «Ванюша совсем плохой, его нельзя беспокоить». На новость о Наташином замужестве отозвалась сдержанно: «Да-да, мы знаем, она сообщила». Про того, кто стал мужем его любимой девушки, Мария Петровна и сама ничего не знала: «Вроде бы, они с Наташей с детства дружили. Он моряк, кажется».

Разумеется, Иван Антонович после инфаркта поехать в Сочи никак не мог, попросил съездить туда своего коллегу, солидного человека, а не легкомысленного мальчишку, Сергея этого, из-за которого, дед не сомневался, внучка и влетела в опрометчивое замужество. Знакомый, вернувшись из Сочи, подтвердил: да, Наташа живёт у своего мужа, выглядит неплохо, похудела только сильно. «Похудела! — сокрушался Иван Антонович. — Куда уж ей худеть-то?! И раньше-то косточки сквозь кожу проглядывали».

Работает она, рассказывал дедов разведчик, работой своей довольна. Деду просила передать, что следующим летом, как только дадут отпуск, сразу же примчится в Загряжск. Приехала Наташа только через два года, а про то, какой она вернулась из Сочи, дед до сих пор без сердечной боли вспоминать не мог. Он уж и не мечтал, что ещё когда-нибудь услышит голосок своей певуньи. А вот, запела! Ах, кабы Батурлин только знал....

Глава седьмая

Дед отследил реакцию гостя на Наташин «Манжерок» и с удовлетворением отметил, что эффект превзошёл все ожидания: Батурлин был сметён, очарован, сражён.

Для усиление впечатления Иван Антонович выждал паузу и, как ни в чём ни бывало, продолжил:

— Манжерок — не городок, а село в горном Алтае. Когда-то это было большое село, дворов на шестьдесят, но в девятнадцатом году половина домов уже стояли пустыми. Происходившее тогда в России я могу сравнить только с проказой, даже удивительно, как быстро она проела всё насквозь. Подумать только — такое захолустье, такая глубинка, а добралась-таки и туда смертельная зараза. И не за десятки лет, а за какие-нибудь два неполных года!

В Манжероке мы прожили месяца два, ждали, пока Катунь станет — до отцовой станции мы могли добраться только по замёрзшей реке, как по дороге. Выяснилось, что пошёл уже второй год, как при станции никто не живёт: перестало поступать жалованье, работники и разъехались. Таким образом, жить нам предстояло в полном одиночестве, но ни меня, ни Ольгу такая перспектива не пугала. Неподалёку от села, в лесу, бирюком жил один интересный человек, охотник Мефодий. Желая набраться у него охотничьих навыков, я пришёл в его лесной дом, и уже скоро мы подружились. Внешне он походил на нашего Кузьмича — с такой же буйной, до глаз, бородой, но мне скоро стало ясно, что Мефодий не всегда жил в лесу. Шила в мешке не утаишь, вернее, утаишь, если люди не знают, как выглядит шило. Я знал, поэтому раскрыл секрет Мефодия — не выведал, кто он и откуда, почему забрался в алтайские горы, но то, что он хорошо образованный человек, понял. Разговорить Мефодия, разузнать о его прошлом мне не удалось, но он перестал изъясняться со мной упрощённым языком. В его суждениях я находил много умного и глубокого, а ещё в нём угадывался неведомый мне слой, некое тайное знание, выведанное от алтайских шаманов. Как-нибудь, коли у вас будет желание, я порасскажу об этом.

Мне, семнадцатилетнему юноше, как никогда нужны были отец и старший брат. В каком-то смысле Мефодий — хотя я подозреваю, что никакой он на самом деле не Мефодий — заменил мне их, оказал на меня сильное влияние.

— Какая интересная встреча! — подал реплику Батурлин. — Не расскажете сейчас об этом загадочном Мефодии, Иван Антонович?

— О, нет! Это надолго, это потом. Уж лучше я сейчас поведу вас на ботаническую станцию. Ведь мы с Оленькой добрались-таки до неё.

Я чувствовал себя Ноем, тем более, что мы везли с собой из Манжерока некоторой твари по паре: двух разнополых собак, кошку с котом и курицу с петухом. Да, ещё лошадь с жеребцом, купленные в Бийске, но их разнополость вышла не нарочно.

Первая зима была такой тяжёлой, что порой я малодушно подумывал о возвращении в Манжерок, пока река не вскрылась. Но мы перезимовали, а потом наступили радости. Я уже ощущал себя не Ноем, а Робинзоном, с Олей вместо Пятницы. Мы посеяли овёс для лошадей, и он взошёл, а потом у нас уродилась картошка, и всё это была необычайная радость. И курочка наша высидела цыплят, и охота начала мне удаваться, и силки на птиц не оставались пустыми, и сети нашлись в сарае, истлевшие, правда, местами, но Оля их починила, так что рыбы у нас стало сколько душе угодно. Следующая зима не принесла ничего, кроме непреходящей радости. Я возвращался с охоты замёрзший, усталый, издалека видел огоньки наших окон, подходил ближе, и становились видны занавесочки в синих васильках.