Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Бекка протянула руку, коснулась его сплетенных пальцев. У нее была морщинистая, почти прозрачная кожа и взбухшие фиолетовые вены.

— Правда, мы порядком наговорились. Поговорить иногда хорошо. Мне вот как-то полегчало. Может, он за этим и приходил сегодня, чтобы мы поговорили. Он никогда просто так не приходит.

Тыквенные пузыри теперь булькали все громче и выплескивались из кастрюли. На белой эмалированной плите оставались оранжевые брызги. Бекка обернулась убавить газ и вытерла плиту тряпкой. Филипп так и сидел, положив руки на стол, крепко переплетя пальцы.

— Что-то она почти не пахнет, ваша тыква, Бекка.

— Это очень вкусно, вот увидите. Еще ложку сметаны, и милое дело. Когда-то я очень часто варила такой суп…

«Ее парализовал ужас. Она была всецело в его власти. Все зависело от него: ее будущее, вся ее жизнь. Но внезапно страх вытеснило необоримое, пылкое, разрушительное влечение. Теперь ей хотелось лишь одного: ощутить его в себе. Чтобы он возобладал ею, разбил ее на части, наполнил ее своей мужественной силой, преодолел последний рубеж.

Она раскинулась на кровати, и он навалился на нее, вобрав ее губы в страстном, горячем, влажном поцелуе. Она обвила ногами его бедра, чтобы он погрузился еще глубже, чтобы взметнулся наконец вихрь наслаждения, который она призывала всем своим существом.

Но он не хотел сразу утолять ее жажду. Наоборот, ему доставляло удовольствие терзать ее, медленно двигаться вперед и назад, в собственном темпе. Каждое движение порождало в ней новое ощущение, еще слаще прежнего, и с каждым разом она словно взлетала все выше. Он принудил ее стенать, рыдать, умолять, и лишь когда она полностью сдалась на его милость, наконец сжалился и принялся наносить ей глубокие, сильные удары, повергшие ее в неописуемый экстаз. Его и самого уже наконец захватило наслаждение; он как зачарованный вслушивался в нечеловеческий крик восторга, родившийся под его напором…»

Дениза Тромпе опустила книгу на колени. «Идеальная пара» некоей Шерри Томас. Метро тряслось и ходило ходуном в такт кульбитам персонажей. Филиппа Роуленд и лорд Тремейн наконец воссоединились. Они поняли, что любят друг друга и созданы друг для друга. Долго же они канителились!.. Но теперь — прочь сомнения. Теперь они будут вместе, никогда не расстанутся, и у них родятся красивые детки. У непокорной Филиппы поубавится спеси, а лорд Тремейн, побежденный любовью, откажется от помыслов о мести.

Дениза снова перечла сцену, смакуя каждое слово. Дойдя до «глубоких, сильных ударов, повергших ее в неописуемый экстаз», невольно подумала о Брюно Шавале. Он заходил к ней в кабинет, усаживался напротив, вручал ей розу, коробку дорогих шоколадных конфет, зеленую веточку из парка Монсо — и смотрел на нее настойчивым, внимательным взглядом. Он интересовался, как она себя чувствует, хорошо ли ей спалось, что она вчера смотрела по телевизору и не слишком ли много народу в метро?.. «Как, должно быть, досаждает вам эта давка, вы ведь такая хрупкая, изящная…»

Он говорил в точности так, как герои в книжке.

Она жадно впивала каждое его слово, чтобы ни одного не забыть, и потом, после его ухода, подолгу перебирала их в памяти.

Шаваль никогда не засиживался. Он говорил, что его ждет мсье Гробз, и поднимался с места, обдав ее на прощание жарким взглядом. У Денизы ухало сердце. Она едва могла скрыть, как дрожат ее руки. Хватала ручку, скрепку, опускала голову, чтобы не выдать, как пылают щеки, и бормотала какую-нибудь ерунду. Точь-в-точь как в книжках! «Ее бросало в жар и тут же в холод. Становилось трудно дышать. Он стоял прямо, непринужденно скрестив ноги. Он походил на Адама Микеланджело во всем своем великолепии: словно сошел с потолка Сикстинской капеллы и только заглянул к портному на Сэвил-роу, чтобы явиться перед ней облаченным в пиджак безупречного покроя. Хищная улыбка. Темно-зеленые, как уральский малахит, глаза. В пройме белоснежной рубашки мелькает загорелая кожа. Широкие плечи, длинные мускулистые руки. А когда он наклонялся к ней в разговоре, она чувствовала, как волос касается его горячее дыхание…»

Всякий раз, как Шаваль заходил в кабинет, на нее накатывала слабость. Она ждала, что по телу пробежит сладкое, теплое дуновение. «Она любит его! Она поняла это не внезапно, как разражается летом гроза, а медленно, неспешно, как шуршит весенний дождь. Когда он уходил, она невыносимо страдала. К нему взывало ее тело…»

На работе все называли его просто Шавалем, но она выведала, как его зовут. Этот маленький секрет грел ей душу. Брюно. Брюно Шаваль. «Брюно, Брюно», — шептала она по ночам в постели, ворочаясь без сна в комнатушке под самой крышей. Ей мечталось, как он стиснет ее в объятиях, подымет на руки и бережно опустит на мягкую упругую постель с толстым покрывалом из синего бархата, с золотой вышивкой. А дальше она могла только догадываться: «Твердая выпуклость обрисовывалась у него под одеждой. Вся ее женская сущность стремилась слиться с этим крепким мужским телом, вручить ему свое самое драгоценное достояние, полностью раствориться в его желании…»

Станция «Курсель». Дениза убрала книгу, прижала сумку покрепче локтем, чтобы не вырвал какой-нибудь хулиган, и вышла из поезда.

Ей было и радостно, и грустно. Радостно оттого, что хоть на несколько секунд ей удалось вообразить себя в этом пылком единении плоти и страсти, а грустно — потому что ей никогда не доводилось испытать такое единение чувств, ощущений наяву. Никогда у нее не будет красивых детей. Никогда никакой лорд Тремейн не посмотрит на нее влюбленными глазами. Жизнь распорядилась иначе.

«Тебе пятьдесят два года, Дениза, — увещевала она себя, поднимаясь по лестнице и убирая проездной в корочку. — Раскрой глаза! Тело у тебя дряблое, лицо в морщинах, за что в тебя влюбляться? Прошло то время, когда ты могла понравиться мужчине. Брось эти волнения. Это не про тебя».

Каждый вечер она повторяла это себе, раздеваясь в крохотной ванной в своей квартирке на улице Пали-Као, в двадцатом округе, на севере Парижа.

И тем не менее Шаваль заходил к ней почти каждый день.

Он просто возник в один прекрасный день из ниоткуда.

«Его горделивая красота озарила холодное серое зимнее утро, и в приливе жаркого желания она совершенно потеряла голову. На щеках у нее запылал яркий румянец. Рассудок напрочь отказал, сердце застучало как бешеное. Воздух вокруг словно загустел, стало трудно дышать. С первого же взгляда он захватил над ней власть, которая не укладывалась ни в никакие рамки приличий».

У Шаваля была назначена встреча с мсье Гробзом, но он перепутал дверь. Увидев, что ошибся, остановился на пороге и вежливо, даже изысканно, извинился. И поклонился. «Она украдкой вдохнула его аромат: сандаловое дерево и мелисса. Эти запахи у нее всегда ассоциировались со счастьем».

Она объяснила, где кабинет мсье Гробза, и он вышел словно поневоле.

И вот с тех пор он заходит, кладет ей на стол какое-нибудь подношение, кружит вокруг, распространяя тонкий пьянящий запах сандала и лимонной мяты. Как в книжках, заходилась Дениза, ну точь-в-точь как в книжках!.. Такая же повадка, такой же нежный, стойкий аромат, такая же ослепительная сорочка с расстегнутым воротом, треугольник загорелой кожи, такая же продуманная, жестокая сдержанность. И вся ее жизнь превращалась в форменный роман.

«— Скажи мне, Дениза, кому ты принадлежишь душой и телом?

— Тебе, Брюно, только тебе…

— Какая у тебя гладкая, нежная кожа… Почему ты не выходила замуж?

— Тебя ждала, Брюно…

— Меня, голубка моя персиковая?..

— Да, — вздохнула она, опуская глаза. Внизу живота, через серые ситцевые брюки, она ощутила прикосновение мощной выпуклости и сладострастно замерла.

Их губы слились в экстазе…»