Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Здесь все было гораздо масштабнее.

Размашистее, сильнее, жестче, как-то по-животному. И куда увлекательнее.

На встрече с первокурсниками завкафедрой музыкальных дисциплин сразу сказал: «Здесь все студенты обязаны быть исключительными. Будьте упорны, трудолюбивы, выносливы, мыслите творчески. Очень скоро вы поймете, что учиться здесь еще сложнее, чем вы думали, и главное — не скукоживайтесь тогда со страху, а, наоборот, начинайте работать еще больше, еще прилежнее. В Нью-Йорке всегда найдется кто-нибудь, кто встанет раньше вас, кто засидится за работой позже, кто выдумает что-нибудь, до чего вы еще не додумались, — и вот этого «кого-то» и нужно обставить во что бы то ни стало. Будьте всегда и везде лучше других! В Джульярдской школе о музыке мало думать: ею нужно жить, и жить всей душой. А если вы не чувствуете в себе сил каждый день выворачиваться наизнанку, превосходить самого себя и при этом не ныть и не жаловаться, скатертью дорожка — на ваше место уйма желающих».

Гэри вернулся тогда к себе в гостиницу «Амстердам», рядом с Линкольн-центром, и повалился на кровать не раздеваясь.

В жизни он этого не осилит!..

Лучше вернуться в Лондон. Там уже все на мази, привычки, друзья, мать, бабушка. Учиться на пианиста можно и дома, в Лондоне масса хороших школ. Зачем его понесло невесть куда, в этот чокнутый город, где никто по ночам не спит?

Он уснул, сжимая в руке билет Гортензии. Завтра обменяет его — и домой!

На следующее утро Гэри взялся за поиски жилья. Хватит разгуливать туристом, он хочет стать полноправным ньюйоркцем. А для этого нужно иметь собственный адрес, свою фамилию на двери, счетчик газа и электричества, полный холодильник, друзей-подруг и значиться в «Желтых страницах». Да, и еще проездной — Metrocard. Чтоб его еще хоть раз не пустили в автобус!.. Он выучил наизусть все маршруты. Аптаун, Даунтаун, Восток, Запад. Вызубрил и линии метро: А, В, С, D, 1, 2, 3, «местные» и «экспресс-поезда». Один-единственный раз перепутал и упилил куда-то в Бронкс.

Гэри был готов вставать раньше всех, заниматься до глубокой ночи, написать музыку неслыханной красоты, обогнать всех, кого можно.

Он стал искать квартиру поближе к месту учебы. Исходил весь район, задрав голову, накупил в магазинчиках, барах, лавках квартальных газеток и старательно обвел объявления, которые подходили ему по цене. Обзвонил, пошел посмотреть одну квартиру, десять, двадцать… Морщил нос, пожимал плечами, мысленно обзывал владельцев жульем. Расстроенный, вернулся в гостиницу. Поди найди тут что-нибудь! Дорого, некрасиво, грязно, тесно. Ему советовали не опускать руки: кризис, цены упали, можно сторговаться. Он снова принялся ходить по объявлениям и наконец нашел: в красном кирпичном доме с высокими окнами и зелеными ставнями, на 74-й улице. Красный с зеленым — понравилось. Квартирка была маленькая, не первой свежести, ковровое покрытие надо было менять, спальня, гостиная, одинокий пожухший фикус в кадке, кухня уголком, ванная размером с платяной шкаф, шестой этаж без лифта, но зато с видом на улицу и развесистые деревья. Цена приемлемая. Ответ требовали сразу. Гэри тут же подписал аренду.

Первым делом он отодрал старый ковер, купил новый, яблочно-зеленый, и наклеил его прямо поверх паркета. Перекрасил стены в белый цвет, помыл оконные рамы и стекла, одно стекло разбил, вставил новое. Вытравил тараканов какой-то едкой дрянью, которую нужно было лить на плинтусы и сырые поверхности. Капля попала в глаз, пришлось мчаться в аптеку за смягчающим лосьоном. Тут обнаружилось, что ключи остались в квартире, и Гэри пробрался к себе через окно, от соседки.

Соседка была в футболке с красноречивой надписью: «I can’t look at you and breathe at the same time» [64]. Гэри решил, что это знак судьбы, и в благодарность одарил девушку поцелуем.

Ее звали Лиз. У нее были карие глаза, сине-зеленая челка и сережка в языке. Рот у нее был большой, смеющийся.

Они стали встречаться.

Лиз училась в Колумбийском университете по специальности «Кинематография». Она показала ему город. Художественные галереи в Челси, кинозальчики, где крутят авторские и экспериментальные фильмы, Сохо, джазовые клубы в Виллидж, дешевые ресторанчики, секонд-хенды. Лиз называла их «thrift shops» [65] и плевалась. В конце мая она собиралась уезжать: у нее дядя был голливудским продюсером, и она собиралась податься на «фабрику грез». «Тоо bad» [66], — говорила она, ухмыляясь во весь свой большой рот, но вид у нее был не особенно огорченный. Она мечтала покорить большой экран: ради этого много чем можно поступиться!..

Гэри не возражал. Он еще не совсем забыл Гортензию. Иногда он еще вспоминал их последнюю ночь, и у него перехватывало дыхание.

Как-то он набрел на магазин роялей, где в заднем помещении стояло несколько старых «Стейнвеев». Хозяин магазина, некто Клусов, разрешил ему приходить поиграть. Там же валялись старые ноты: сонаты Бетховена, Моцарта, Шуберта, Брамса, Шопена. Гэри вставал пораньше, мчался в магазин и усаживался на расшатанный табурет. Воображал себя Гленном Гульдом: ссутуливался и все утро играл не отрываясь, бурча что-то себе под нос. Клусов сидел за длинным черным столом у входа в магазин и смотрел, как он играет. Это был лысый толстяк, кожа на черепе у него всегда была красная, а на шее неизменно болтался громадный галстук-бабочка в нелепый горошек. Клусов слушал, полуприкрыв глаза и урча в такт гаммам: вверх, вниз по клавишам, — ворочался, подпрыгивал, извивался, словно в пляске святого Вита. Лицо у него совершенно пунцовело, и он начинал в разговоре брызгать слюной. А череп едва не дымился.

— Славно, мальчик мой, славно… Уже лучше, уже лучше. Чтобы научиться играть, надо играть. Выбрось из головы сольфеджио, уроки всякие, просто разломи сердце пополам и вылей на клавиши. Пускай струны плачут. В пианино, знаешь ли, главное не пальцы и уж тем более не упражнения. Главное — это нутро, потроха! Будь у тебя хоть по дюжине пальцев на каждой руке, — если сердце не кровоточит, не шепчет, не разрывается на части, то шут с ней, твоей техникой! Надо, понимаешь, гудеть изнутри и вздыхать, и побольше запальчивости, чтобы сердце в пальцах так и плясало. Никакой воспитанности! Ни в коем случае!

Клусов вскакивал, астматически хватая воздух ртом, кашлял, доставал из кармана длинный платок и промокал лоб, нос, шею.

— Давай, — командовал он, — выжимай всю кровь из сердца!

Гэри послушно клал руки на клавиши и играл «Экспромт» Шуберта. Клусов в изнеможении опускался обратно на стул и снова закрывал глаза.

Покупатели к нему почти не заходили, но его это, судя по всему, не беспокоило. Интересно, думал Гэри, на что он живет?

В обед он шел в булочную «Левен» и покупал себе какой-нибудь meat sandwich. Лучше всего с жареной индейкой, огурцом, швейцарским сыром и горчицей, со свежим хрустящим хлебом. Он уплетал сразу два сэндвича с таким аппетитом, что девушка-кассирша не могла удержаться от смеха. Гэри смотрел, как она месит тесто для печенья, и ему захотелось этому научиться. Она показала ему, как месить. Дело у него пошло так проворно, что девушка предложила поступить к ней на полставки помощником. Но у него не было разрешения на работу. Не беда: нагрянет полиция, можно сбежать через черный ход. Но это вряд ли, прибавила она, нам бояться нечего: мы вроде как знамениты, нас даже показывали в шоу Опры. «Вот это да!..» — восхитился Гэри. Надо бы выяснить, отметил он про себя, кто такая эта Опра, что даже полиция к ней не лезет.

Понемногу в жизни устанавливался какой-то уклад. Фортепиано, замешивание теста, а вечером — смех большеротой Лиз, сине-зеленая челка на белой подушке и этот ее гвоздик на языке, когда они целовались…

По дороге туда и обратно у него завелось несколько знакомых.