Жара в Архангельске

Аня не оттолкнула его в первую минуту и даже отвечала на его поцелуи. Салтыков отметил про себя, что она неплохо целуется, и что Оливе до неё далеко. Но как только он, заведясь по полной программе, попытался проникнуть в неё, Аня ловко выскользнула из его рук.

– Анго! – взмолился он, – Анго, я люблю тебя, пожалей меня, Анго! У меня же там всё болеть будет…

– А разве я имею на это право? – отвечала она, не прекращая, однако, дразнить его собой, – Пожалеть тебя в данной ситуации может пока только Олива. Ведь она будет твоей женой…

– Не говори мне об Оливе, – отрезал Салтыков, – Она не будет моей женой. Я тебе клянусь!

– Оливе ты тоже клялся, – парировала Аня.

– Анго! – он жадно припал к её ногам, – Анго, Анго… Ну что мне сделать для того, чтобы ты мне поверила?!

– Для начала избавить меня от двойственной ситуации, – отрезала она, – Я не смогу допустить никакой близости между нами до тех пор, пока ты остаёшься женихом Оливы.

– А если я избавлюсь от Оливы… ты будешь со мной? – спросил Салтыков, целуя ей руки, – Да? Да? Скажи: да?

– Посмотрим, – холодно отвечала Аня, – Пока это только слова. А слова ничего не решают.

Салтыков озадаченно замолчал. Было ясно, что эту просто так голыми руками не возьмёшь.

– Иди к себе, – сказала она, – Иди, а то я не высплюсь.

Салтыков молча взял свою подушку и вышел из спальни. Сигареты не помогли ему снять напряжение и он, недолго думая, отправился к Оливе.

Олива спала на диване, свернувшись калачиком. Салтыков в раздумье постоял над ней секунды две. Он ненавидел её, ему захотелось избить её, изнасиловать или как-нибудь ещё сорвать на ней свою злость. Мгновение – и он уже грубо стягивал с неё трусы, навалившись на неё сверху.

– Что ты делаешь? Не надо… – слабо отбивалась Олива спросонья.

– Надо, – отрезал Салтыков, – Раз ты моя будущая жена, то не ломайся, а привыкай к покорности! Раздвинь ноги! Ну?

Олива послушно раздвинула ноги. Салтыков грубо вошёл в неё – даже не вошёл, а уместнее было бы сказать "трахнул". Она закричала от боли.

– Не ори, сссука, – прошипел он, зажимая ей рот рукой. У Оливы из глаз брызнули слёзы.

– Мне же больно…

– Потерпишь!

Было больно. Было пиздец как больно. Олива кричала не своим голосом, плакала, сжимала руки в кулаки, чувствовала как по лицу вместе со слезами струится пот, просила пощады. Салтыков не щадил её.

– Раздвинь ноги! Ещё! Сильнее!!

– Я не… могу… ай, мне больно!!!

– Терпи, мелкий. Терпи…

– Я прошу тебя… я тебя умоляю…

– Терпи…

– Я умоляю тебя… Смилуйся! Пощади! Я прошу тебя… Выпусти меня, пожалуйста…

– Терпи.

Она кричала от боли. Салтыков зажимал ей рот рукой. Оливе казалось, что ей там рвут внутренности железным крючком, но она терпела. А он доводил себя до оргазма.

Он кончил. Олива откинулась на подушки, глотая слёзы. Так прошёл её первый настоящий секс…

– Что ты ревёшь? – спросил её Салтыков, – Теперь ты уже не девочка.

– Мне больно… там… сильно…

– Ну ничего, ничего.

Он задремал. Олива, глотая слёзы, положила голову ему на грудь. Что ни говори, а свой первый раз она представляла себе несколько иначе.

"Но раз уж так вышло, то всё, обратного хода нет… – подумала она, засыпая, – Он теперь может делать со мной всё что захочет, и я вынуждена буду всё терпеть, потому что я люблю его и не представляю своей жизни без него…" Где-то на улице опять завыла собака.

"О, да что ж такое?! Что она всё воет, и в прошлую ночь выла… – в тоске заметалась Олива, – Беду накликает… А-а! Всё равно уже, хуже не будет, потому что хуже уже некуда…"