Армия любовников

таща за собой примкнувшие к подбородку скулы, надбровные дуги, пространство лба. "Головка ее склонилась на тонкой шее" - вот какая теперь была картина, а всего ничего - прошла минута.

Кулибин же думал: зло хороших денег в том, что оно вышибает у людей память о возможности жить на деньги обыкновенные.

- Жили же! - говорил Кулибин. - А тут у них такие претензии. Рожать в Лондоне. Ты рожала в Лондоне? Но какая-то Манькина одноклассница рожала именно там. Вот и наши туда же. Если не в Лондоне, то нигде. Понимаешь? Я нет. Я говорю: да я сам у тебя приму дитя! По-чистому приму, я к тому времени выучу, как и что... Это в смысле избежания стафилококка. Опять же... Понимаешь, мать... Я лично считаю, что надо нам поменяться квартирами. У нашей дуры еще и этот заскок. Рожать в тесноту она не хочет. Пожалуй, тут я с ней согласен. Я как вспомню это великое перенаселение народов в коммуналках... Да ты сама жила... Давай ты им предложи обмен, как бы от себя... Маня тогда точно тебе признается и глупостей не наделает... А я бы эту квартирку отремонтировал им лучше всякого европейского. Ё-мое! Жизнь, считай, прошла, раз пошли внуки. Но вот штука! Не жалко жизни... Как-то даже радостно.

Кулибин Ольгу не видел. Он рассказывал всю эту историю газовой плитке или холодильнику, и хотя в его словах содержалось обращение к Ольге, она понимала, что ее участие в разговоре, в сущности, и необязательно: все решено без нее, Кулибину доверена тайна, с ним как бы все обговорено, а она... Она просто мимо шла... Это состояние "вне игры" было сильнее главной новости. Ее, гордую женщину, не просто выпихнули из рамы-картины, не просто предлагают съехать и с квартиры, Кулибин - добрый человек! - почти нежно подталкивал ее к обрыву жизни и - сволочь такая! - предлагал радоваться завершению, так сказать, биологического цикла.

- Налей, - сказала она Кулибину, протягивая чашку.

- Чайник холодный, - ответил Кулибин.

- Коньяку, идиот, - закричала Ольга. - Господи! Коньяку!

Она выпила залпом. Почему-то сразу отяжелели ноги.

Вторую порцию она налила себе сама, Кулибин ходил в туалет, и у нее загорелось в животе. В том самом месте, куда Гриша клал свою ладонь. Она потянулась к бутылке во второй раз (для Кулибина в первый), но он убрал коньяк.

- Успокойся, - сказал он, - тебе больше не надо.

Ольга понимала: не надо. Выпитое не добралось до головы, оно разжигало ее снизу, и ей это было неприятно. Будь это всепоглощающее желание, куда ни шло. Мужчина - вот он, какой-никакой... В наличии. Но это не было желанием. Плоть горела без желания, а голова была бессильна мыслью.

- Ощущение дури и слабости, - рассказывала она мне потом. - Бесчувственный мешок сердца вполне прилично разгонял во мне кровь. И еще я думала, что никого не люблю достаточно сильно. И мне все - все равно. Можете перевозить меня куда хотите. Можете оставить. Ужас безразличия.

Кулибин принес коробку с лекарствами и стал в ней рыться.

- Скажи - что, я отвечу - где, - сказала Ольга.