Семья Рин

и вышла.

Мария Федоровна явилась довольно скоро.

Она с некоторой опаской вошла в комнату и настороженно вгляделась в меня с порога, не зная, чего следует ожидать от моего появления. Потом она подошла и всплеснула руками.

— Ирэн! Девочка моя! Что это? В таком виде! Боже мой! Что случилось?..

Воодушевленная сочувствием, я приободрилась и начала оживленно рассказывать свою историю, не обращая внимания на беспокойные взгляды, которыми то и дело окидывала меня Мария Федоровна.

Она ни разу не перебила меня и долго молчала, когда я закончила, — это был плохой знак. Но мне было нечего терять, и я прямо сказала ей, что мне некуда идти после того, как японцы разогнали баптистский госпиталь.

— Не можете ли вы помочь мне чем-нибудь, Мария Федоровна? — сказала я. — Вы ведь были с мамой подругами…

Мария Федоровна сделала беспомощную попытку что-то сказать, но ей это не удалось. Было видно, что она никак не может взять нужный тон для такой деликатной ситуации.

— Очень печально, что так получилось… Бедная Лиза, представляю, в каком она состоянии… — пробормотала она.

— Мне неудобно беспокоить вас, но я осталась совсем одна. Я не знаю, к кому обратиться. Я ночевала на улице сегодня.

Это был мой последний аргумент. Если и эти слова не смогут побудить Марию Федоровну что-то сделать для меня, то что вообще могло бы воззвать к ее чувству человечности?

Мария Федоровна, видимо, приняла какое-то решение и слегка оживилась.

— Погоди-ка… Погоди… Да, дорогая, — твое положение непростое… Дай подумать… — Она помолчала, а потом с видом человека, которому пришла в голову отличная идея, воскликнула: — А, вот что!.. Кажется, я знаю, что тебе нужно сделать!.. Есть отличный выход!.. Подожди-ка…. Я сейчас…

Она быстро вышла. В ее внезапном оживлении было что-то фальшивое, но я, помня о том, что манерам Марии Федоровны вообще свойственна аффектация, еще не оставляла надежды, что мне здесь помогут.

Мария Федоровна вернулась. В руках у нее был ворох каких-то бумаг. Она с торжествующим видом протянула их мне.

— Вот, возьми. Тут есть адреса благотворительных общин. Это то, что нужно, они тебе наверняка пригодятся. Там тебе обязательно помогут, тебе там не дадут пропасть. Надо же, какое несчастье! Ну кто бы мог подумать, что так случится!

Я недоуменно рассматривала то, что она мне сунула. Это были старые миссионерские листовки.

— С-спасибо, мадам, но…

Я хотела было объяснить Марии Федоровне, что эти адреса уже не могли пригодиться мне, потому что в Шанхае сорок третьего года не осталось никаких видов западной благотворительности, но она продолжала говорить быстро и настойчиво, не давая мне ни единой возможности вставить слово.

— Да, тяжелое сейчас положение… Но не только тебе одной тяжело, деточка… Если подумать — сколько сейчас нуждающихся — боже мой, боже мой!.. Как жаль людей! Но ты, девочка моя, главное, не стесняйся, в наше время человеку не дадут пропасть!.. Сейчас не то, что раньше, — столько всяких есть благотворительных учреждений!..

Продолжая говорить что-то еще с большой теплотой в голосе, она взяла меня под локоть и слегка потянула к двери. Я поняла, что здесь мне никто не поможет и нужно уходить.

— Кажется, Лиза очень дружила с Новиковыми — очень приличные люди, муж служит в охране, — почему бы к ним не обратиться?

Я что-то вяло пробормотала. Я была так подавлена, что у меня не оставалось сил объяснить Марии Федоровне, что Новиковы закрыли передо мной дверь еще в декабре сорок первого.

Мария Федоровна очень обрадовалась, восприняв мое бормотание как согласие с ее советом.

— Ну вот видишь! Значит, все в порядке! У тебя обязательно все утрясется. Главное — не падать духом.

На всякий случай она не отпускала мой локоть, пока мы не оказались за пределами гостиной. Распахивая дверь, Мария Федоровна чуть не сбила юную горничную, которая открыла мне дверь, — та то ли подслушивала, то ли собиралась входить.

— Вера, проводите барышню, — приказала Мария Федоровна.

Горничная слегка поклонилась. Мария Федоровна повернулась ко мне.

— Обещай не пропадать, Ирочка. В случае чего — сразу приходи, хорошо?

Она легко приобняла меня, ласково кивнула на прощанье, стараясь не смотреть мне в лицо, и быстро скрылась за дверями гостиной.

Я побрела к выходу, с тоской думая, что Мария Федоровна могла хотя бы дать мне на дорогу булочку, как сделала, выставляя меня за порог в прошлом году, сердобольная приятельница моей матери.

— Сюда, мадемуазель, — сказала горничная, которой было велено проводить меня: она думала, что мне неизвестны лабиринты татаровского особняка.

Она следовала за мной в почтительном отдалении; поглощенная своими проблемами, я не обращала на нее внимания. Когда мы оказались далеко от гостиной и никто из посторонних не мог нас слышать, она осторожно заговорила со мной.

— Эй… слушай… Тебе ведь нужны жилье и работа в Шанхае, я правильно поняла?.. — сказала она, быстро оглядываясь, чтобы убедиться, что рядом никого нет.

Я остановилась и обернулась к ней.

— Э-э… да. А что?

Значит, горничная действительно подслушивала под дверями гостиной и теперь откровенно нарушала предписанные ей правила поведения, обращаясь ко мне так бесцеремонно, а я нарушала правила поведения, предписанные гостям, — но какое мне до этого дело, если уже целый мир отказался помочь мне выжить до возвращения моей семьи?

Она затараторила быстрой скороговоркой, то и дело оглядываясь:

— Я-я, похоже, знаю, как тебе помочь. Ты умеешь танцевать?

— Да, немного.

— Отлично. Тогда слушай: как выйдешь из проезда, налево есть банк — большое здание современное, — знаешь, где это?

— Да.

— Ну так жди меня там, я буду свободна в восемь вечера. Я знаю, как тебя пристроить! Смотри, только обязательно приходи!

Приду ли я? Еще бы! Я обязательно приду! Я прямо сейчас готова там встать и терпеливо ждать до восьми, если эта встреча даст мне хоть малейшую надежду на работу и крышу над головой.

Через помещение прошел кто-то из слуг, горничная мигом приняла официальный вид.

— Вон туда, мадемуазель… — И, подмигнув, добавила заговорщицким шепотом: — смотри же, обязательно приходи!..

В восемь вечера я стояла под часами у банка. Завязанные в одеяло вещи лежали рядом. На меня оглядывались прохожие, но мне было все равно. Я была поглощена мыслью, придет горничная или не придет. Когда стрелка на часах переместилась на полдевятого, я стала успокаивать себя тем, что девушка, наверное, задержалась из-за какого-нибудь вздорного поручения Марии Федоровны.

В девять вечера я попыталась убедить себя, что та девушка просто зло пошутила надо мной. Зачем она так поступила, думала я, ведь она выглядела такой милой и я не сделала ей ничего плохого. Но идти все равно было некуда, и надежда не хотела умирать — и я продолжала бесцельно стоять под часами и ждать уже вопреки очевидности.

Она появилась в начале десятого — беззаботно выпорхнула из переулка, огляделась и, увидев меня, подлетела ко мне. Я смотрела на нее, как на привидение.

— О, замечательно — ты дождалась! Молодец! Эта старуха меня задержала. Я уж думала, ты ушла! — воскликнула она, дружелюбно схватив и пожав мне руку.

Она увлекла меня за собой; я едва успела схватить свои вещи.

— Куда мы идем?

— Ко мне домой! Это недалеко. Пойдем, пойдем, я тебе все расскажу! Хочешь есть? Я украла в кухне вот это. — Она достала из сумки два яблока и вручила одно мне. — Голодная небось? Виду тебя ужасный.

— Спасибо… но послушай…

Она, не слушая, энергично тащила меня за собой, продолжая говорить без умолку:

— Меня зовут Вера. Вера Ивицкая. Я из Харбина. Знаешь Харбин? Там много русских — почти русский город. Но при японцах там стало тяжело… Мама умерла, отец перебрался к сестре, а я — сюда. А ты из Шанхая? Тебя зовут Ирина?

— Айрини, — сказала я, вдруг вспомнив, как однажды в детстве отец назвал меня так.