За стенами города. Дезертир Ведерников

На чердаке — сплошная тьма. Когда три дня назад обследовал его, хорошо запомнил, где видел пару стульев. Каждый из них обеспечивал бы печку на целый день.

Что такое! — совсем рядом услышал разговор.

— …Мое убеждение, что евразийцы были правы, по крайней мере, в том, что Россия должна примирить в себе противоречия Запада и Востока. Мы дадим миру новый синтез.

Наступила пауза. Потом услышал другой голос:

— Не хотите ли вы сказать, что, спасая сейчас Европу, мы делаем шаги к тому, чтобы стать центром мировой цивилизации?

— Вот именно, Владислав Афанасьевич, вот именно.

На стульях, стоящих напротив чердачного окна, виднелись две фигуры в пальто и зимних шапках.

— Однако сегодня чертовски холодно, Павел Герасимович.

— Вы только взгляните, — продолжил рассуждение первый, — Россия всегда была довеском на весах европейской борьбы, не более. Сейчас же, — вы обратили внимание на язык, которым заговорили европейские деятели?.. Раньше у них речь о русских шла всегда об одном и том же: там голод, беспорядки и аресты. Они не нуждались в наших советах и в сотрудничестве с нами. Теперь положение принципиально иное — решает все Россия, все зависит от нас. Теперь они могут стать лишь соратниками России, подмастерьями в построении нового мира.

— Вы не взглянете, Павел Герасимович, сколько нам еще осталось дежурить.

— Знаете, я забыл дома часы. Вот такая оплошка. Мы через полчасика спустимся погреться и заодно посмотрим время. И хочу обратить ваше внимание, Европа попыталась, но не нашла пути к интеграции, напротив…

— Вы имеете в виду Лигу наций?..

Оставаться на чердаке больше не имело смысла. Ведерников стал осторожно приближаться к выходу, но шлак предательски выдал его своим скрипом.

— Кто здесь? — спросил не без любопытства один из собеседников.

Уже не таясь, Ведерников сделал два шага к ним и, удивляясь своей дерзости, начальственно спросил:

— У вас все нормально?

— А что вы имеете в виду? — спросил только что рассуждавший о величии России.

— Это товарищ пришел проверить, на посту мы или нет, — прокомментировал другой.

— Верно, — подтвердил Ведерников и добавил: — Сам вижу, что все в порядке.

— Товарищ, товарищ, скажите, сколько сейчас времени?

— Половина второго, — ответил Ведерников, открывая дверь на лестницу.

В эту ночь он сжег кипу старых газет и несколько посылочных ящиков.

Ведерникова разбудил шум. Ему показалось, кто-то проник в квартиру. Неужели его ночная вылазка оказалась замеченной и его выследили?! Нарвался на старичков! — ночью рассуждают, а днем ловят шпионов и дезертиров.

Он одевался, шум продолжался. Теперь ему показалось, какие-то мальчишки проникли в квартиру, носятся по коридору и озоруют в ванной. В коридоре никого не было. Было пусто и в ванной, — кажется, кто-то забрался в чулан, куда складывалась старая обувь, коньки, лыжи, а под потолком висел велосипед Кости!

В чулане у самых своих ног он увидел больше десятка крыс. Подслеповато взглянув на него, грызуны продолжали с писком заниматься своим делом со всею дерзостью многоголовой массы. От омерзения и ужаса захлопнул дверь. Не сразу память справилась с задачей. Наконец он понял, что происходило. «Черт! Колхозник не простит меня. Он мне доверил сохранять его два мешка…»

Отвращение перешло в ярость: нужно что-то длинное и острое, чем этих отвратительных существ можно уничтожить. Лыжная палка с железным наконечником была для этого пригодна. Распахнул дверь и стал тыкать палкой в визжавший клубок крыс. Они куда-то забивались, потом снова набрасывались на палку. Некоторых убил, других ранил. Почти неразличимые в муке, они оборонялись лежа, меча глазами красные огоньки. Ведерников долго вонзал в эту смесь муки и кровавого мяса наконечник палки.

Отошел перевести дыхание. Писк доносился теперь из-под пола. Чудилось, серая армия готовится к нападению. Не сразу решился войти в чулан с тазом и совком, чтобы очистить поле битвы. Попробовал приподнять мучной мешок — из прогрызенных дыр мука потекла на пол и скрыла изуродованные крысиные тела.

Надо было сохранить что осталось. В три ведра переложил верхнюю муку, не оскверненную грызунами. На полу еще оставался толстый слой муки, смешанной с крысиными трупами. Принес таз, в него собрал муку, которую назвал мукой второго сорта. Мешок гороха почти не пострадал, вообще крысы, скорее всего, только сегодня ночью проделали ход в чулан. Но муки и гороха оказалось немало и в старой обуви, и в хранившемся здесь другом хламе. Взял решето и просеял остатки. Заполнил пустые кастрюли горохом и мукой третьего сорта. Убитых крыс просунул палкой в дыру пола. Туда же засыпал осколки флаконов жены и безделушек. Затем протиснул в нору пустые бутылки. Старую обувь перенес из чулана на кухню, к печке. Пол в чулане тщательно вымыл.

Работа была выполнена. Наступал вечер. В печке горели старые ботинки, галоши, тапочки. Со стороны чулана доносились возня и визг, — видимо, крысы делили трупы своих сородичей. Ведерников думал о колхознике: что ему скажет, как компенсирует его потери. Он, как тот шофер на дороге, — явился и безадресно исчез. Но мог в любой момент вернуться за своей собственностью. Обругал себя: «Заплатил бы за мешки, — ведь колхозник упрашивал их купить, — не мучился бы сейчас».

Понял: нападение крыс — признак наступления в городе повального голода. Крысы знали лучше кого бы то ни было, что запасов еды в городе нет, подчищали случайные остатки.

Он был потрясен наличием в доме огромного запаса чужого продовольствия. До сих пор оно было задвинуто в потемки забвения. Потому что было чужое, потому что от него отказывался, а в случае обыска могло стать еще одной статьей обвинения. Но сейчас еда была выброшена на кон — крысам, беженцу и ему, дезертиру, — все имели на нее права.

Всю ночь не спал. К утру решил уравнение. «Появись беженец завтра, все ему объясню и верну все, что от набега крыс осталось. Пусть обругает или благодарит: как ему совесть подскажет. А пока — жить, жевать то, что у меня оказалось. Не умирать же…».

Днем Ведерников делал расчеты: муку переводил на вес хлеба, хлеб на вес пайки, пайку на калории, калории на число дней, которые сможет продержаться.

Долго смотрел на улицу. В его жизни определенно наступили перемены. «У меня нет ни жиров, ни сахара. Я не могу питаться одной мукой и горохом». До сего времени он мало зависел от улицы, — теперь же он станет, как называли уличных торговцев в нэпманские годы, маклаком. Ждал, когда схлынет возвращающийся с работы народ. Оделся, через чердак вышел на улицу.

Снега почти нет, но мороз чувствительный. Редкие трамваи набиты людьми. Дошел до рынка, торговля идет вовсю.

Это была разведка. Вернулся домой. Не сняв пальто, насыпал в литровую банку муку. Снова через чердак спустился по лестнице.

На этот раз, хотя для этого не было причины, выбрал к базару другой путь. Маршрут оказался более опасным: в одном доме стояла воинская часть, в другом — отделение милиции. Люди в форме могли иметь инструкции задерживать и проверять на улице всех мужчин.

Он был уже недалеко от толкучки, когда завыли уличные серены. Решил укрыться где-нибудь под аркой. Но человек с повязкой преградил путь и указал на дверь бомбоубежища.

В подвале было холодно и сыро. Основной поток жильцов еще не хлынул. Ведерников занял место в углу, на низкой скамейке в самом конце подвала. Старики, женщины с детьми шли с узлами и сумками. Мужчин среднего возраста почти не было. Знакомые перекликались и начинали разговор. Пригибаясь под сводом подвала, приблизился мужчина. Осмотрел Ведерникова.

— Вы не потеснитесь? — Ведерников прижался к беленой стене. — Вы, кажется, не из нашего дома?

Ведерников кивнул и подумал, кем он должен назваться, если его спросят.

Мужчина вполголоса спросил:

— Что у вас говорят?..

Ведерников пожал плечами, но сказать что-то было нужно.