За стенами города. Дезертир Ведерников

— Нет, я не дошел до того, чтобы составлять график месячных жены…

— В брачной жизни сохраняются самые первобытные повадки людей…

— Уверен, гении павловской науки сейчас не дремлют, изучают, куда мы катимся…

— Взрослые, как дети, крестики на окна клеили…

— Тебе хорошо — стекла все целы…

— Да, хорошо, потому что окна оставлял в тревогу открытыми…

— У многих вместо стекол фанерки. А у тебя все не так. Кто-то может заинтересоваться…

— Чушь… Но поверх стекол поставить фанеру не мешает.

— А где взять фанеру?..

— Взять с задней стенки шкафа.

— Идея у тебя неплохая!..

— Однако где же я видел доски?.. Впрочем, антресоли мне тоже не нужны…

— Начни все же с задней стенки…

— Но когда ставить фанеру: в снегопад? Ночью?

— …О, зачем столько книг? Я не прочел и половину…

— Какую половину! И десятой части! А сколько оказались полезными? Одна тысячная?

— Много ненужных слов. И сам себе говорю ненужное…

— Вот эту половину и пусти на отопление…

— Пустые слова нужны только головному мозгу. Мозг — такая медуза, которая кормится словами.

— А кишечнику нужны жиры, углеводы…

— Не представляю, как бы мы жили, если бы в городе остались и Надя, и Костя… Получилось бы что-то невыносимое… Разве я не прав?!

— Прав, прав!

— Но такое невозможно по условию задачи — разве я мог бы скрываться дома, если бы и Надя, и Костя остались здесь…

— Ты давно бы гнил на дне какого-нибудь окопа.

— Это не худший вариант, но в том, что он дурацкий, сомнений нет.

— Интересно, где сейчас мой шофер-спаситель?

— Он-то выживет, если ему продолжает везти.

— Поневоле начнешь верить в Бога.

— В бога случая?

— В Бога, у которого ты любимчик.

— Богу нужно служить.

— Чем? В какой должности? И зачем? Что у меня есть такое, чего нет у Бога?!

— Я не хочу, чтобы мой Бог был для всех — для шпиономанов, гнусных старых дев, философов-дураков. Мне нужен Бог, который меня любит, любит ни за что. Только в юности можно верить в бога термодинамики и Гауса. Бог нужен только свой.

— То есть Бог, которого ты выбираешь, как шляпу?

— Возможно, возможно, мой оппонент!.. Именно так!

— А у Ефима Бог другой?

— Разве не так?

— Мы не должны сейчас с ним встречаться. Самые близкие люди сейчас самые опасные. Звучит некрасиво, но это так…

— Ну вот, нашлась и вата.

— Ты недооценил Надю.

— Это от ревности.

— Согласись, она без тебя не пропадет, и можешь не беспокоиться за Костика.

— Но что она может дать для его развития?

— О чем ты говоришь, война может продлиться, как мировая, — четыре года. Константина еще успеют мобилизовать в армию.

— Это твоя фантазия. Сейчас убивают в десять раз быстрее, чем двадцать пять лет назад. Уничтожат соответствующий процент мужского населения и начнут переговоры.

— А кто будет их вести? Фашисты с коммунистами?

— Война будет до тех пор, пока не с кем будет вести переговоры. Ты к этому времени умрешь.

— В тридцать шесть лет?.. Но когда и как?..

— Махорки, кстати, осталось на три закрутки — не больше!

— Зачем считать закрутки — «все в землю ляжем, все прахом будет»…

Окно в гостиной заделал фанерой изнутри. Для света и обзора четвертушку стекла оставил незакрытой. Как через амбразуру, видит улицу. Никогда в последнее время на тротуарах не было так многолюдно. В городе что-то происходит. Решил после завтрака выбраться из дома.

Осенило: ведь сегодня годовщина революции. Он мальчиком помнит, как на улицах ловили офицеров, бросали с мостов в каналы, как в первую зиму опустел город, ели конину, был тиф, грабежи.

Наверно, и немецкие батареи бьют по городу в честь праздника. Хорошо, что в его районе нет промышленных предприятий.

Старый петербургский мещанский район. Здесь строили доходные дома, открывали лавки. На той стороне улицы уже был кинематограф, правее — известный ресторан. А слева — публичный дом. За ним подвальная биллиардная и булочная Филиппова. Жили мелкие писатели, шулера, приказчики, чиновничья рать.

Потомки этого люда для артиллеристов Гитлера — не цель. Убить незнаменитого писателя, заведующего магазином, инженера-дезертира для расчетливых немцев — заниматься бессмысленной уборкой военного мусора…

Ведерников обдумывает: получают ли немцы консультации для выбора целей в городе от его старожилов? Сколько таких в захваченных пригородах?.. Хочет представить этих граждан. Это, наверно, тихие, воспитанные, индифферентные пожилые люди, пережившие революции и войны. Таких можно увидеть в составе оркестров, или среди продавцов ювелирных магазинов, или на гражданских панихидах сотрудников административных учреждений. Около немцев такие сейчас, без сомнения, водятся. Ведерников уже представляет, что одного из них зовут Владимир Касьянович, и с офицером он говорит по-немецки с ошибками и акцентом. Этот консультант и рассказал немцу о публичных домах и аптеках, кинематографе и биллиардной. О биллиардной этот тип мог бы не говорить, важно, что в этом районе, где живет Ведерников, нет ни заводов, ни больших казарм.

«Черт их знает, может быть, немецкий полковник не против шлепнуть и по кинотеатру, когда там идет фильм!»

«Но каков я! — теряю время на дискуссии с призраками».

Полковник:

— Так что же вы, русские, празднуете в годовщину революции, которая ничего вам не дала?

Господин из симфонического оркестра ничего вразумительного сказать не может, и потому приходится вступать в разговор самому Ведерникову:

— Люди празднуют праздники, а не поводы к ним…

Он мог бы рассказать о православных праздниках в деревнях: народ объедается, напивается, ругается, дерется… и все это в честь святых: аскетов, отшельников, страдальцев-богомольцев…

«О! Вспомнил!!! Я доски видел на чердаке!»

В аптеке уличный холод. За прилавком мужчина в пальто.

— У вас есть капли валерьяны?.. А борный спирт?.. А йод?

— Я понимаю вас… Есть только йод, но он не на спирту. Возьмите свечи.

— Как, у вас есть свечки?

— Геморройные свечи. Они на парафине. Но больше одной коробки отпустить не могу.

— Две хотя бы!

— Хорошо, платите за две. Берут еще «сен-сен»… От дурного запаха изо рта.

— Почему берут?.. Секрет?..

— Они на сахарине.

— О!

— Но это маленькая коробочка…

Засунул приобретения в карман. Аптекарь, не делающий тайн из того, чем его аптека теперь торгует, Ведерникову понравился.

Прошло три недели. В гостиной стекла покрылись льдом. Мороз не меньше пятнадцати градусов. В квартире холодно несмотря на буржуйку.

Надел валенки, натянул на голову зимнюю шапку, уши опустил.

Возьмет на продажу и обмен муку третьего сорта, — она лишь для него крысиная, а для других вся одинаковая. Взять с собой деньги. Он не может питаться одной мукой и горохом. От домашних запасов осталось немного кофе, перец и соль. Да, еще кулек чечевицы неизвестного происхождения, он не может ее съесть просто так. В ее судьбе есть что-то таинственное.

…Все идет хорошо. Он уже на улице. Хорошо, что падает снег, — теплее. Вот дом, в бомбоубежище которого скрывался. А вот дом, в который попала бомба в тот вечер и погубила двух граждан. Дом оградили, — может рухнуть стена. Кто-то о таких вещах еще заботится.

Оживление у продовольственного магазина. Что-то дают. Ему нет до этого дела. У него сегодня своя трудная задача: ему нужен жир и сахар. И все же мимо очереди протиснулся в гастроном. Пальцами разминает губы, сглатывает слюну, — что-нибудь спросить ему трудно, привык разговаривать только с собой. По карточкам выдают соленые помидоры — и это все?! Ведерников не верит.

— А что-нибудь еще давать будут? — бурчит он в перчатку, обращаясь непонятно к кому.