Когда я стану Солнцем

Оттого и вмешался в их дела, даже толком ничего не успев понять. Я двинулся на кошку и, встав в странную позу, пригрозил ей руками. Она замерла. Остановился и голубь, не зная, куда ему идти дальше. Ведь помимо кошки вокруг были не менее пугающие люди. Голубь попытался привести крылышки в движение и оторваться от земли, но безуспешно — слишком измучен голодным охотником.

Кошка в свою очередь, испугавшись моих размахиваний руками, юркнула снова под машину и, не вылезая, неотрывно наблюдала за голубем, как бы выжидая нужный момент для атаки.

Не долго думая, я протянул Мефине деньги и попросил её сходить в продуктовый магазин, что находился неподалеку. Через несколько минут она вернулась с пачкой семечек и упаковкой кошачьего корма. Пока я сыпал испуганной птице семечки, Мефина подошла к машине и, нагнувшись, подозвала к себе кошку. Та сразу же выбралась из своего убежища и с жадностью принялась за еду. Голубь же сначала испугался того, что я пытаюсь его покормить, но всё-таки попробовал одну семечку, а за ней и вторую. Мы с Мефиной встретились взглядами и улыбнулись, забыв, куда шли. Мимо нас продолжали проноситься люди, перемещаясь с одного края пешеходного перехода на другой.

Вскоре кошка, доев всё без остатка, куда-то удрала. И теперь лишь оставалось понять, что же станет с птицей. Но долго думать не пришлось.

Голубь вдруг, будто набравшись сил, стал расправлять свои крылышки.

«Лети! — просил я его мысленно. — Пожалуйста, лети!..»

И он полетел!

Когда мы наелись чипсов, Мефина отряхнула руки и потянулась к своей сумке. Я сразу же догадался, что она оттуда что-то достанет. И верно — завёрнутый в яркую упаковку прямоугольник размером в лист А4.

— С твоим Днём, Максимка! — торжественно воскликнула она, вручая свой подарок.

Я с неподдельным интересом принялся разворачивать упаковку, стараясь не порвать её. Внутри оказалась фотокартина. Тот самый пейзаж, который сейчас открывался перед нами во всём своём великолепии.

— Пусть эта фотография станет напоминанием о том моменте, когда мы познакомились. Это наш общий горизонт. Пусть он всегда будет с тобой.

— Спасибо, Мефина, — сказал я. — Теперь вид с этого обрыва останется со мной на всю жизнь, и, что бы ни случилось, я никогда его не забуду.

— Именно! — улыбнулась она, радуясь, что мне пришёлся по душе её подарок.

Я сравнил фото в лакированной деревянной рамке с реальным пейзажем. Огромная заснеженная равнина. Картина даже передавала то спокойствие, которое здесь всегда ощущалось.

Темнело. Мы просидели не один час. Время летело, как частицы в адронном коллайдере, — невыносимо быстро.

— Ты не поверишь, но даже сейчас мне грустно, — тихо произнёс я, когда снегопад закончился. Распогодилось. Небо стало цвета сапфира. Неминуемо приближалась ночь.

— Почему же грустно? — повернулась ко мне Мефина.

— Мне, несомненно, радостно от того, что сегодняшний день для меня особенный. Но, как и всегда, к вечеру я понимаю, что он заканчивается. И завтра наступит уже другой день, и он будет другим, чужим, не моим…

Мефина, кивая, вздохнула, видно, сразу понимая, о чём я говорю.

Я немного помолчал, находясь в раздумьях и вылавливая сосредоточенностью только самое важное из того, что я сегодня понял. В моей голове пролетали десятки мыслей, но выделял я только несущие определённый смысл. Утренние переживания по поводу моего личного праздника помогли мне сделать окончательный вывод. Я проговорил его сначала про себя, а затем произнёс вслух:

— Мне кажется, я кое-что уяснил… Если задуматься, то мой день рождения не наступает именно в марте. Он наступает тогда, когда я сам этого захочу. Ведь день рождения — это не отметка на календаре, а настроение. То настроение, которое бывает только один раз в году, в этот особенный день. Чувство чего-то важного в этой дате исходит изнутри, рождаясь во мне. И я уверен, что могу воспроизводить это чувство всегда, и не важно, какое число на календаре. Будь то зима или лето. День рождения находится внутри, праздник именно там. И когда мне грустно, я могу всегда его вынуть наружу и улыбнуться: «Эй, сегодня же мой день рождения!» И это не будет самообманом. Это будет самое настоящее переживание личного праздника.

— А что, хорошо сказал, — улыбнулась Мефина, обдумывая мои слова. — Мне тоже нужно это запомнить! Буду отмечать свои дни рождения по тридцать раз в год. А почему нет, верно?

Я обрадовался своему умозаключению. В эту минуту оно было для меня неоспоримым фактом.

Мы решили, что пора идти. Я проводил Мефину до угла её панельного десятиэтажного дома, откуда она обычно уже шла сама метров десять и заворачивала к подъезду. Я всегда дожидался, пока она благополучно зайдёт в него, и лишь потом отправлялся домой.

Мы обнялись, стоя на нашем привычном месте прощаний. Затем Мефина зашагала одна.

— И кстати, — обернулась она через несколько метров. — С завтрашнего дня начинаем подготовку к ЕГЭ по математике.

— Нет проблем! — улыбнулся я, разведя руками. — У тебя или у меня?

— А?..

— У тебя дома или у меня?

— Ты знаешь, мне сегодня очень понравилась та пиццерия…

— А-а-а, я понял! — Я сощурился, наведя на неё указательный палец. — Это будет моя плата за подготовку, верно?

— Ну-у как сказать… — Мефина смешно закатила глаза. — Я могу ограничиться только соком.

— Нет-нет, всё в порядке, — улыбнувшись, сказал я, пересчитывая рукой в кармане подаренные отцом деньги. — Пожалуй, лёгкий перекус я смогу нам позволить.

Она посмеялась и двинулась дальше, приближаясь к подъезду. Я стоял неподвижно, глядя ей вслед. И вдруг на меня нахлынула какая-то странная волна чувств, к которым в эти секунды я стал крайне восприимчив. Мне вдруг захотелось полностью отдаться глубокому смыслу какой-нибудь идеи, которая бы и дальше поддерживала моё состояние удивительной оживлённости.

Я окликнул Мефину. Она остановилась.

— Слушай… — Я подбежал к ней. — Помнишь, как сегодня бедного голубка чуть не съела кошка?

— Конечно, помню, — ответила она.

— Можешь сказать, почему, когда мы делаем что-то хорошее, например, спасаем кого-нибудь, то после этого чувствуем себя хорошо?

Только сейчас, неожиданно для самого себя, я осознал, что держу Мефину за руку. Зачем я взял её за руку?..

Мефина несколько секунд молчала. А затем чуть нагнулась вперёд и прошептала мне на ухо несколько слов:

— Наверное, потому, что спасая других, мы спасаем самих себя.

После чего медленно развернулась и пошла дальше. Несколько минут я стоял в одной позе и шёпотом повторял её слова.

Вернувшись домой, я узнал, что отец после обеда уехал в обсерваторию. «А почему бы мне не спасти ещё кого-нибудь в этот день, пока он не завершился? — подумал я. — Отца непременно нужно спасать от работы. Что ж это он, снова останется там ночевать? Делать всё равно нечего, съезжу-ка к нему, трамваи ещё ходят».

В темноте обсерватория выглядела, как всегда, мрачновато. Я взглянул на время в телефоне. Половина десятого. Оглядев наш «Ниссан», припаркованный во дворе, я подошёл к дверям здания. Заперто.

Несколько раз безуспешно подёргав дверь, я обошёл обсерваторию. Затем потянулся к окну первого этажа и поднялся на карниз. Уже много лет форточку в этом окне держали открытой для проветривания коридора. Она была такой узкой, что вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову залезать сюда. Но моему худому телу это было под силу.

Оказавшись в тёмном коридоре, я отряхнул руки и огляделся. Тишина. Посмотрев наверх, в щель между перилами, увидел вдалеке пучок света. Я стал подниматься, но на третьем этаже вдруг замер.

Голоса…

Кажется, отец там не один.

Я прислушался. Какое-то научное собрание? Так поздно?

Скрываясь в темноте коридора, я на цыпочках поднялся на четвёртый этаж и подкрался к чуть приоткрытой двери, из которой сквозил яркий свет ламп. Голоса становились всё отчетливее. Вот только о чём они говорили, я никак не мог разобрать. Какой-то странный язык.