Дом на улице Гоголя (СИ)

Закончилось тем, что объявили цену — не в информации, в рублях. Информацию Герман к тому времени уже передал. Вывезут по дипломатическим каналам, комар носа не подточит. «Я не могу напрягать серьёзных людей задаром. Себе ни копейки не беру. Веришь, старичок?»

Гера верил. И правильно делал — Горшков говорил правду. Но таких денег у Германа не было. Лежало что-то в сберкассе, но, во-первых, этого всё равно меньше чем недостаточно, а во-вторых, до денег не добраться. Ясное дело, что на кнопку под столом тут же надавят — из сберкассы под белы руки Геру в кабинет к милицейскому следователю. И тогда бы уж Прошкин: «Как же вы так, голубчик? Нехорошо, ох, как нехорошо! И где же теперь ваша очаровательная супруга?»

Если бы не двое детей, сумма могла бы существенно уменьшиться. Настолько существенно, что денег, обналиченных Сергеем при спешной ликвидации предприятия, могло хватить.

Вот тут-то и пригодился жениховский телефон: «Я постараюсь вывести детей во Францию по своим каналам — якобы для оказания благотворительной медицинской помощи. И передайте вашему другу, Сергей, что во Франции, если его семья надумает там обосноваться, я на первых порах поддержу, помогу с видом на жительство». Жених постарался, детей вывез, денег Сергеевых на организацию выезда Юли и Германа хватило.

Уже не жених, уже муж, увёз во Францию Наташу и мальчишек.

Иван Антонович тогда: «Не казните себя, Серёжа. У вас дети, Серёжа, берегите себя. Всё к лучшему.

А граф: «Натали, Натали», как болонку, как шансонетку.

Позже, когда уже все разъехались — Герман с женой за границу, он — на Украину, тогда ещё не заграницу, тогда ещё не «в Украину», звонок из Парижа: «Не бойся ничего, Серёга, возвращайся в Загряжск, о твоём участии в нашем с Юлей побеге ничего не известно. Это совершенно точно. Если про меня спросят, смело отвечай, что я с семьёй уехал во Францию. Мне предложили интересный проект, и мы уехали. Они нас теперь не достанут — руки коротки. Это ведь не официальная «контора», в спецслужбах у них имеется что-то вроде крыши, а сами они никто. Всё хоккей, Серёга, ».

Только один человек на свете звал его Серёгой. Так уж сложилось. В школе Серым звали, в институте Тимохой, только Герасим — Серёгой.

Вот так: никто машину, на которой Сергей увозил Гериных мальчиков, не преследовал. Не было необходимости выходить замуж Наташе за благородного графа, не обязательно было ей уезжать. Поздно.

Только не похоже было на то, что она от безвыходности. Видел её Сергей перед отъездом, приходили за сыновьями Мунцев — и граф с ней, и дед. Спокойная, печаль из глаз пропала, улыбается. А у него не получилось прогнать печаль. Почему?

Вот и уехали. И единственный друг, и она, единственная.

Наташа уехала, и сразу всё стало ясно. Во второй раз мог принести беду. И кому?! — ей, единственной. Тогда, в молодости — толкнул под толстые пальцы в подпольном абортарии, под Витькины кулаки. Сейчас могло быть и похуже.

Гера с Юлей ещё два месяца в стране прожили, пока ждали оказии с выездом. Дед Наташин перед отъездом во Францию подключился: «В начале века мой отец создал в Алтайских горах ботаническую станцию. За семьдесят лет посадки заросли или повымерли, а в домах при станции лесник с семейством обустроился. Стоят, говорят, дома, без малого сто лет стоят. А что им сделается? — из вековой лиственницы поставлены, горный воздух чист как счастье ребёнка, так что ещё сто лет простоят.

Года два назад в Барнауле объявился человек, сотрудник Института леса, который каким-то образом узнал о планах моего отца организовать на Алтае ботанический заповедник. Он загорелся этой идеей, меня разыскал — не сохранилось ли записей, что мне вообще известно о деятельности отца на Алтае. Я ему про станцию рассказал, так он аж подскочил: «Как? Там уже начиналась практическая работа?». От меня прямо на станцию рванул — энтузиаст, не все повывелись. Лесника потеснили — больно шикарно тому на три дома жить — один дом забрали под институтское помещение. Я спрашивал, какой именно дом станции отошёл, выяснилось, что ближний к реке. Получается, тот самый, в котором мы с Наташиной бабушкой во время гражданской войны жили.

Если хотите, Герман, я могу позвонить в Барнаул и спросить, можно ли вам и вашей супруге пожить там пару-тройку месяцев. Насколько мне известно, в зимнее время дом, отведённый сотрудникам станции, пустует. Документы ваши там проверять некому. Даст какую-нибудь бумажку мой знакомый энтузиаст, вроде той, что вы числитесь сотрудником ботанической станции, и ладно. Попрошу, чтобы разрешил вам пользоваться рацией, какая на станцию завезена. Так что связь с миром у вас будет, не упустите момента, когда можно будет за границу выезжать — не двадцатый год всё-таки».

Герман с Юлей тогда жили по фальшивым документам. «Откровенная липа, — сказал Горшков. — Если будет проверять специалист, быстренько раскусит. Хорошие документы будут готовы к выезду, а пока постарайтесь не попадать в ситуации, при которых ваши личности могут вызвать интерес». Гера, уже отрастивший бородку, и перекрашенная в блондинку Юля уехали на Алтай, а Сергей с пустым сердцем подался на Украину. Готов был завербоваться на северные прииски, как в молодости собирался, а поехал к своим. Жил с одним: Герка с женой выезжать из страны будут, тогда ещё повидаются. В последний раз.

Спустя два месяца Сергей приехал в Москву провожать друга. Целый день вместе. Сергей горевал так, что зубы болели, всё тело болело. Друг успокаивал: «Завязывай хоронить меня, Серёга. Через четыре года мы вернёмся. Это не срок». Только не верил Сергей, что они расстаются на четыре года, думал — навсегда, или так надолго, что почти навсегда. А Герман, хоть и грустил о предстоящей разлуке, не мог спрятать весёлой силы. Сергей и раньше догадывался об этой силе друга, но не подозревал, что её так много.

— Послушай лучше, что со мной на Алтае произошло. Знаешь, говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло"? Так это про меня, — радостно округляясь лицом, говорил друг. — У меня никогда не было счастья, а я об этом и не догадывался. На Алтае только прочувствовал, что это за диковина такая — счастье. Ты когда-нибудь видел звёздный купол, Серёга? Нет, не в планетарии, в реальной жизни? Так вот, мы под ним жили — под огромным звёздным куполом. Ты не подумай, это не сентиментальность. Мы соприкоснулись с чем-то грандиозным. Юля стала совсем другой — замечаешь? Нет, меняться она начала сразу, как побывала у Пастухова в Митяеве. Но Алтай совершил с ней настоящее чудо! Знаю, между нами не принято говорить про это, да и вообще как-то о своей жене рассказывать... Но, если я сейчас тебе не скажу, потом уже некому будет. А сказать ну очень хочется. Сказать? Такой кайф, когда твоя любимая женщина с тобой вся, целиком, когда ты достаёшь её... Нет, не умею про это. Это кайф, чувак!».

Счастливый Герман уехал. Теперь Сергей остался один, и Оксана почувствовала, что наступило её время. Командовать принялась. Когда друг сообщил из Парижа, что ничего не мешает Серёгиной семье вернуться в Загряжск, сказала, как отрезала: «Останемся здесь, Тимохин. Не хватало ещё своими телами Геру с Юлечкой прикрывать». Сказала.

Потом опять Герман из Парижа: «Вышли мне банковские реквизиты, Серёга. Должок верну». Оксана тут же смоталась в Киев, открыла счёт, на который из-за границы можно перевести деньги — сметливая. На своё имя, разумеется. Герман выслал вдвое больше того, что взял: «Возвращайся в Загряжск, начинай всё заново».

Это Наташа. Она заложила колье, подаренное графом — Гера не произнёс «муж». Что уж теперь? У неё муж. История этого колье почти детективная, сказал Гера. «Изумрудные слёзы»? Да, речь именно о них. Колье было куплено на аукционе через посредника, приобретатель остался анонимным. Граф долго выслеживал — не сам, конечно, он же граф всё-таки, с помощью частных детективов. В конце концов, оно проявилось. Батурлин выкупил семейную реликвию жены за сумму, в несколько раз превышающую ту, что была уплачена на аукционе. А Наташа тут же заложила, и — Герману: «Отдашь, когда сможешь. И у вас будут подъёмные, и с Серёжей рассчитаетесь. Ему нужно, он скиснет без своего дела». Колье, выслеженное, выкупленное, не пожалела — Серёжа без дела скиснет. У мужа не стала помощи просить, а колье — её собственность. И какая собственность! — появляющаяся во второй раз, как раз тогда, когда нужно спасать. «Изумрудные слёзы» спасли Наташу. Лицо.