Дом на улице Гоголя (СИ)

Начались школьные занятия, но дочка продолжала приезжать, с субботы на воскресенье оставалась ночевать в вагончике. С папой. Утром завтрак сварганят — и гулять, разговаривать. Зимой на лыжах, весело даже. Нет, Машу он не упустит, Маша — его.

Следующим летом гуляли как-то в лесу, дочка говорит:

— Вот бы своими глазами на всё это посмотреть, на собор Святого Петра, на базилику Сан-Лоренцо, на Саграда Фамилия, на Эйфелеву башню. — И без перехода: — Папа, а мы можем переехать в Париж? Ты и я. Ведь дядя Герман зовёт. Он вчера звонил...

— Он звонил?

— Да, вчера звонил, спрашивал, здоров ли ты, почему на его письма не отвечаешь.

— Мама ничего мне не передавала. — Сам он в свой бывший дом не заходил с тех пор, как быковатый выдворил.

Маша стала проверять почту, с утра перед школой, и после уроков, не заходя домой, — к ящику. Ждала. Стала мечтать, что уедут, папа вместе со своим лучшим другом будет работать над большими проектами, она окончит школу и тоже станет архитектором. Как папа.

Однажды в ящике оказалось письмо, то самое. Еле дождалась субботы, рано утром — на стройку, торжествующе протягивает: вот, от дяди Геры пришло.

Сначала бушующая радость, потом вчитывался и не понимал, снова вчитывался. Не мог поверить. Геру волновали две вещи: что случилось с другом, почему не пишет, и судьба денег, вложенных им в Серёгино предприятие. Деньги перечислены несколько месяцев назад: «Ты же дал согласие». Сергей не давал никакого согласия! Он впервые узнал, что Гера вошёл в его — нет, не его, Оксанино — предприятие! «Для меня это не пустяковая сумма, Серёга, это всё, что я сумел собрать за семь лет напряжённой работы».

Оказывается, Герман отдал все свои деньги, чтобы создать общее с ним дело — как мечталось когда-то.

Тут же в «каблучок», в машину, которая за ним числилась — привозить строительное по мелочи.

Маша разволновалась:

— Папа, что случилось?

— Подожди, подожди, дочка, сейчас всё выясним.

Ворвался, приступил, почти не видя Оксану, её ухоженного лица. От неожиданного напора растерялась, да и Костика не было в спальне — выложила. От его имени она обокрала Германа. А сумма! — во рту пересохло — ему такую и за двадцать лет не собрать. Быстро успокоилась, обнаглела:

— А на какие шиши, ты думаешь, я квартиру в Москве купила?

Только что была незалежная, только что: «кацапы, москали», а до денег кацапских дорвалась, тут же в Москву.

Сергей заревел: «Развод!», она спокойно так: «Конечно, развод. Но знай: ты останешься на улице, ты нищий. И детей больше не увидишь. Никогда».

Маша заплакала в голос: «Я с папой!». Мать — непробиваемо: «Своего жилья у него нет, работы с сегодняшнего дня тоже нет, украинского гражданства, и того нет. Ни один суд тебя с таким отцом не оставит. Да я и без суда обойдусь».

Сергей знал: решается судьба дочери. У Оксаны имелась не только квартира в центре Киева, но и дом в двадцати километрах от города, в лесной зоне, где сотка земли стоила дороже стандартного дачного участка со всеми постройками. Он бывал там, в хозяйские апартаменты, правда, допущен не был, но во флигеле как-то переночевал. Этот дом Оксана записала на официального супруга. Из каких соображений так поступила, вопрос десятый, только де-юре дом — собственность Сергея. Без малого половина фирмы тоже принадлежала ему, формально, конечно — доходы Оксана забирала себе.

О своих материальных претензиях Сергей поспешил уведомить бывшую хозяйку, а когда-то и верную жену: «Зря, что ли, батрачил на тебя столько лет? Так что я не бомж, не безработный, и вполне могу воспитывать дочь».

— Вот как ты заговорил?! Дурак ты, дурак! Ну, что ж, сам захотел. А теперь — вон отсюда! Убирайся в свою конуру! Хотя конура у собаки, а ты хуже собаки: та добро помнит. Персональный вагончик ему выделили, как человеку, а он руку хозяина укусить норовит. Свинья неблагодарная, вот ты кто!

— Папа, подожди, я вещи соберу, я с тобой! — Маша, плача навзрыд.

Оксана вцепилась дочери в волосы.

— Стой, идиотка! Он же наследственный алкаш, у него отец, дед твой, от пьянки помер, и этот в своей конуре не просыхает.

— Ничего, ничего, Машенька. Оставайся здесь пока, а я всё сделаю, чтобы ты со мной жила, — Сергей решил не доводить ситуацию до полного абсурда.

— Я приеду к тебе, папа! — в дверь, когда выходил.

— Приедешь, конечно, приедешь. Отец всё-таки, — нехорошо усмехнулась Оксана.

Маше удалось сбежать от материных надсмотрщиков только на четвёртый день. Вагончик был пуст, дверной замок лежал внутри, на тумбочке. Единственный человек, который мог что-то рассказать — сторож. Он был самым трезвым в тот вечер. «Вошли к нему какие-то, трое, что ли. Или двое, точно не помню. Сначала сидели, разговаривали, потом зашумело, вроде как лавка упала, я уж забеспокоился, потом опять тихо. Вышли, отца твоего под руки вели, будто сильно пьяного, в машину усадили и уехали.

— Папа часто бывал... пьяным?

— Я тут только пятый месяц вообще-то. За это время он в рот не брал, — догадавшись, что девочка не поняла идиомы, разъяснил: — Не выпивал он совсем.

— А потом? Уехали они, а что было потом?

— Ничего не было. Уехали, и всё. С тех пор твой отец тут не появлялся. А без него — никак. Сидим, ждём хозяйку, а она всё не приезжает.

Маша зашла в вагончик, вытащила из-под нар чемодан. Она знала, что под ворохом одежды отец держал деньги и документы. Деньги — немного — на месте. Паспорт отсутствовал. Маша взяла отцовы деньги и отправилась на железнодорожный вокзал — когда-то заметила там будку для международных телефонных переговоров. Продемонстрировав сметливость не по годам, — всего ведь тринадцать — вытащила из-за подкладки рюкзачка тетрадный листок с номером телефона папиного друга. Мать наряду с остальными Машиными вещами перетряхивала рюкзачок, искала что-то, а не нашла запрятанную бумажку.

— Дядя Гера! Папа пропал! — не выдержала, расплакалась. — Это мама, это из-за меня, из-за того, что мы с папой хотели вместе жить. — Рассказывала подробно, давясь рыданиями. — Уже четыре дня, как папы нигде нет. Дядя Гера, у меня скоро жетоны закончатся. Вы поможете? Вы всё поняли?

Он мало что понял. Что за «папин вагончик», про который толковала девочка? Как могло случиться, что другу не было известно о переведённых на счёт его предприятия средствах: на высланных во Францию Гериных экземплярах договора стояли подписи Сергея. «Всё потом. Приеду, разберусь на месте. Сейчас — выручать Серёгу».

Звонок Вале Горшкову: «Поможешь?».

— Базара нет, старичок. — Новое в лексиконе. — Под землёй твоего друга найдём. Нет, на этот раз башлять не придётся. У меня среди хохлов должнички имеются. То, что ты рассказал, для нашего прекрасного сегодня — типичная история. Все кидают всех, за бабло жёны мужей, мужья жён заказывают. Не боись, бабу эту за жабры возьмут, как шёлковая станет, всё расскажет, всё покажет, всё подпишет.

Не стал грузить Вальку собственными проблемами, решил, что с уворованными Оксаной деньгами разберётся сам. Главное сейчас — Серёга.

Уже вечером бабу взяли за жабры, и она, действительно, стала сговорчивой. Сергея отыскали той же ночью, и, действительно, под землёй: в глубоком подвале. Его пришлось везти в больницу — туго пришлось, когда заставляли подписывать бумаги, означавшие: он больше не увидит дочь. «Не отдам дом, не отдам фирму. Машенька, ты будешь жить со мной». А ведь то и дело сознание терял, вот до чего дошло.

Глава сорок пятая

Герман приехал, когда всё неприятное осталось позади: и скорый, но на удивление праведный суд — дом за Сергеем остался, и фирма, с нулевым, правда, счётом, но зато с оплаченной на год вперёд арендой офисного помещения, поспешный отъезд в Москву Оксаны и сына. Маша осталась с отцом.

Мама приехала, кинулась к внучке, слёзы. Горько: как мог допустить столь долгую разлуку любимых своих?! Дом богатый продал, купил скромную городскую квартиру и небольшую дачку: маме возиться на грядках. Оставшиеся деньги — в дело. Герман настоятельно: поедем во Францию, Серёга. Мама: поедем в Загряжск, Серёженька. Дочка: давай уедем, папа.