Год жизни

На лодке переправились через Кедровку, обогнули мыс Ягодной сопки и вышли к ключу Болотному. Здесь комсомольцы остановились.

— Я пойду вверх по ключу на старые места, а ты, Тарас, обследуй Золотую падь. Договорились?

Тарас не стал облегчать себе подъем и двинулся вверх на Ягодную сопку прямо в лоб. Сапоги Недели топтали высокую траву. Всюду на крутосклоне ярко пламенели оранжевые жарки, местами скромно выглядывали малиновые пионы. «Обратно пойду, соберу знатный букет,—мелькнула мысль у Тараса,— порадую свою коханочку».

На вершине сопки Неделя приостановился перевести дух, вытер взмокревший лоб. Извилистый острый гребень Ягодной сливался на юге с другими сопками, а к северу круто спадал к Кедровке. Тарас поискал глазами клуб, от него перевел взгляд к еле различимому отсюда дому Черепахиных. Что-то делает сейчас Клава? Спит еще, голубочка, или уже на работу пошла?

— Клава-а-а! — во всю ширь могучих легких заорал Тарас, радуясь погожему утру, простору, тому, что у него есть любимая девушка.

Тотчас на краю поляны за низкорослыми соснами что-то ухнуло, затрещало и, удаляясь, смолкло. Тарас озорно засмеялся:

— Оробел, миша? Выходи, не трону, не бойся. В тайге нам с тобой места хватит. Куда сбежал?

Из любопытства Тарас обследовал то место, где послышался хруст. На солнцепеке среди листьев брусники он нашел свежие медвежьи орешки. Сомнений не оставалось — своим криком он спугнул медведя, лакомившегося ягодой.

— Чем удирать, лучше б ты мне место указал, где ягоды богато,— серьезно сказал Тарас.— Ты же кругом гуляешь.

Спуск кончился быстро, и вскоре Неделя поднимался на новую сопку, за которой начиналась уже Золотая падь. Опираясь на дубинку, Тарас бодро шагал вперед, отводя от лица мохнатые лапы стланика, отмахиваясь от надоедливых комаров. Надевать душный накомарник не хотелось.

Золотая падь не обманула ожиданий Недели. На старом горелище, где змеились черные корневища и только кое-где одиноко стояли молодые сосенки, все вокруг, насколько хватал глаз, было усеяно побуревшими листиками брусники. Тарас остановился, удовлетворенно оглядываясь вокруг, потом лег на землю и начал пригоршнями обирать спелую ягоду, отправлял ее в рот, выплевывая листья.

В то время как Неделя лакомился брусникой, Смоленский стоял на высоком увале и любовался могучей панорамой, которая открывалась его взору.

Никто на прииске и не подозревал, что Иннокентий до самозабвения увлекается живописью и поэзией. Кеша тщательно скрывал свою страсть, считая ее недостойной комсорга. Только наедине, запершись или забравшись в тайгу, он рисовал карандашом и красками, слагал стихи. В глубине души Кеша надеялся стать со временем знаменитым художником или поэтом, а может быть, и тем и другим вместе, чтобы тогда в поэмах, в ярких полотнах воспеть милую его сердцу Сибирь.

Сейчас с бьющимся сердцем, позабыв даже о том, что ягод тут не оказалось, Кеша влюбленно разглядывал во всех деталях необъятную картину родного края. Слева на переднем плане высился ярко-желтый обрыв. От ног юноши полого спускался травянистый склон, многоцветно изукрашенный полевыми сибирскими цветами— медуницей, чиной, лилиями. Справа островком стояла группа молодых сосенок. Своими поднятыми кверху мохнатыми лапками они словно бы ощупывали небо. Плавными извилинами вниз уходила долина ключа. Там и сям тускло мерцали в ней болотца. А дальше, насколько хватал глаз, к синеющему горизонту уходили перекаты, сплошь одетые тайгой. И уж в самой дальней дали — туманные зубцы горного кряжа. Ни конца ни края! Высоко в бледно-голубом, будто вылинявшем небе широкими кругами медлительно плавал коршун, опираясь неподвижными крыльями на невидимые воздушные потоки. Он смотрел вдесятеро дальше Иннокентия, но и его зоркий взор видел все ту же нескончаемую как море тайгу.

Иннокентий знал и любил ее во всех видах. И летом, зеленую, залитую веселым солнцем, как сейчас. И весной, когда грозовые клубящиеся облака бросают мрачную тень на десятки верст вокруг, ослепительным блеском сверкают ломаные молнии. И зимой, когда невестой, убранной под венец, наряженная во все белое, стоит, не шелохнется тайга. Нежной опушкой из искристого инея припудрена каждая веточка — ни одна не забыта. Заботливо прикрыта сугробами до весны потрескавшаяся земля. Светлой стружечкой шаловливо ныряет в облаках месяц-полуночник...

Не отрываясь, взволнованный Иннокентий жадно смотрел на разметнувшийся перед ним простор, глядел и не мог наглядеться. Да разве есть еще на свете подобный край, где столько приволья человеку!

...Через неделю после разведки в первый же выходной день с прииска выступила в поход за ягодами вся молодежь «Крайнего». Гремящие ведра, бидоны, плетеные корзинки увязавшихся за взрослыми ребятишек переправили на лодках. Молодежь пустилась через речку вплавь, даром что вода обжигала крапивой. На правом берегу во главе колонны проводниками встали Неделя и Смоленский.

Скоро начался лес. Повеяло прохладой. Запахло грибами, ягодами, смолью, прелью- всем тем сложным и приятным ароматом, который всегда свойствен лесу. Деревья стояли убранные в сочную, густую зелень, но среди нее много уже желтело увядших, готовых опасть листьев.

Пока добрались до Золотой пади, солнце поднялось высоко. В густой тени подкрепились едой, напоили ребятишек и принялись за дело. Всюду на горелище белыми, красными, черными пятнышками закопошились парни и девчата. Взрослые ссыпали бруснику в посуду, ребятишки выбирали ягодки получше и отправляли их в рот. Горелище огласилось лязгом ведер, смехом, звонкими криками:

— Эй, ко мне! Тут пропасть сколько ягоды! Да крупная!

— У меня еще больше, как картошка!

— Лена, я ногу поколола-а!

— У кого моя кружка?

К полудню все сошлись вместе, хвастаясь добычей. У одних ягода только закрывала дно посуды—таких встречали добродушными насмешками, у других ведра были чуть не полными. Всех удивила Дуся Охапкина. Она напала в прошлогодней вырубке на крупную сочную ягоду, притаилась там и успела доверху наполнить свое ведро.

— Качать Дусю!

Подхваченная десятком дружеских рук, Дуся взлетела в воздух.

После обеда сбор ягод пошел медленнее. Сказалась усталость. Многие ребятишки повалились спать, другие бродили меж кустов, пресытясь ягодой.

Неделя, Сиротка и Смоленский устроились отдохнуть у кривой дуплистой березы. Тарас лег навзничь, заложив руки под голову, чтобы лучше видеть округлые задумчивые облака в синей пустоте неба. Кеша и Виктор привольно развалились рядом, рассматривая на траве муравьев и божьих коровок.

Сначала разговор не вязался. Виктор, по старой памяти, попробовал подтрунить над Тарасом, сказав, что собирается снова приударить за Клавой, но Неделя только добродушно засмеялся и махнул рукой с таким видом, который ясно говорил: «Бреши, хлопче, бреши!» После того как Сиротка женился на Дусе, а Клава обручилась с Тарасом, к Неделе вернулось его обычное душевное равновесие. Потом Кеша заговорил о планировке стадиона, но и этой темы хватило ненадолго. Помолчали.

— А что, братва, молодец ведь врачиха,— сказал Виктор.— Гляди, как всех растравить сумела.

— Еще бы не молодец,— отозвался Кеша.— Если бы из таких парней да девушек вся наша организация состояла, мы бы горы ворочали.

— А мы и так ворочаем,— возразил Виктор.— Скажешь, нет? А спортивный праздник, а ремонт общежития? И сегодня вся комсомолия тут.

— Ты б еще рейд присчитал, что прошлой зимой

провели,— усмехнулся Кеша.— Разве нам такие дела полагаются? Но руководство...

—Самокритикой занимаешься? — подал голос Тарас.

—Какой там самокритикой,— досадливо поморщился Кеша.— Разве я руководитель? Надо кому-то комсоргом быть, ну выбрали меня, бульдозериста. Я о Норкине, о Крутове говорю. Придешь с каким делом к Игнату Петровичу, а он все шуточкой норовит отбояриться. Вроде мы так, комики, несерьезный народ. А Норкину, тому вообще одно надо было: галочку в графе проставить,— мол, проведено мероприятие.

Кеша неожиданно длинно и забористо выругался, с ожесточением сплюнул и выдернул пук травы. Обнаженные тоненькие корешки беззащитно забелели в комьях влажной черной земли.