Люди на болоте. Дыхание грозы

Наш сваток не умее ля стала стаяти

Дай с дружками сваими размавляти.

Иди у места да купи себе мыла,

Штоб жонка любила!

Штоб дети познали

Дай батьком назвали!

Ганна смотрела на мальчика виновато и нежно, глушчла в себе желание

подойти к нему - угостить, погладить по головке, сказать что-нибудь

хорошее, ласковое. Как ни туманил голову хмель, помнила - все знают, что

было у-нее с Василем, и ласковость с его братом осудят...

Однако желание подойти к мальчику не отступало, не хотело подчиняться

рассудку. Опьяневшей, ей так трудно, просто невозможно было отогнать

неожиданное искушение.

"Пойду - будто к Хведьке... Скажу что-нибудь Хведьке, а потом - ему...

Будто нечаянно..."

.Она встала, постояла немного возле печи, прижавшись спиной к

побеленной стенке. Стоять было нелегко: пол качался, как плот на воде.

Теперь пели, шутили над дружками сваты, - на нее, Ганну, не смотрел никто.

Словно ее и не было тут, словно и не ее свадьба. И в самом деле, может -

не ее, сон только... Вздор какой, - чего только не взбредет в голову

спьяну!.. Нет, не сон, не сон - ее пропивают!

Не кого-нибудь другого, ее! Пропили уже!.. Но, думая об этом, она

теперь не тревожилась, не жалела ни о чем, все было безразлично. Хотелось

лишь одного - подойти к Володьке, странному серьезному пареньку, которого

раньше будто и не замечала.

Она взяла несколько коржиков, взволнованно подала мальчику:

- На, возьми, отведай! - Он не сразу взял, сначала будто раздумывал,

брать или не брать. - Белые, маримонские! - Ганна не удержалась, нежно

провела ладонью по его голове. - У, ты, беленький мой!.. - Сказала обоим:

- Смотрите же, живите хорошо, дружненько! ..

Едва только сваты и дружки умолкли, за столами стало очень скучно. Все

было съедено, горелки не наливали. "Как ни тужились, не хватило!" -

мелькнуло в Ганниной голове.

Видимо, чтобы не позорить хозяев и не томить людей за столами,

догадливые сваты объявили, что пора делить каравай, но вдруг заметили, что

исчез кудагто Ганнин отец.

Мачеха вскоре вернулась хмурая, злая, прошипела тихо Ганне:

- Срам какой! На всю деревню! .. Пьяный - как Митя! - Она почему-то

заплакала: - За всю мою ласку! За все!..

Отблагодарил!

- Где он? - оборвала ее всхлипывания Ганна.

- За погребом... На колоде...

На дворе было сыро, холодно и так темно, что если бы не тусклый отсвет

из окон, не увидела б и крыльца. Ганна постояла немного, чувствуя, как от

свежего ветра яснеет голова, крепнет тело. Стараясь не поскользнуться,

направилась сквозь желтые полосы в темноту. Отец, еле видимый, даже не

шевельнулся, когда она подошла. Будто дремал.

- Тато, вам плохо? - склонилась она над отцом.

- А, Ганнуля! - Отец поискал ее руку, ласково взял в свою. Оглянулся: -

А этой, гадюки, нет?

Ганна догадалась, о ком он спрашивает, сказала, успокаивая:

- Никого нет... Пошли бы вы, тато, домой... Ищут вас там. Каравай

делить надо...

- Поделят. Успеют... - Он вдруг страдальчески, с болью гмыкнул, сказал

расслабленно: - Ты помнишь, доченько, мать-покойницу?

- Почему не помню!.. Помню. Пойдемте, тато. Холодно - простудитесь еще,

не дай бог.

- Не дождалась. - Ганна услышала в голосе отца слезы. - Не увидит, не

поплачет...

- Не надо, тато.

- Разве ж я враг дитяти своему, доченько?

- Не враг, тато. Но не надо расстраивать себя. Все хорошо будет...

- Хорошо? - Ганне показалось, что он послушался ее, стал спокойнее. Но

вскоре он опять заговорил: - Ой, дочечко ты моя! Ганнулечка! .. Увидела б

все это покойница!..

- Не надо, тато. Все будет хорошо. Это вам только кажется так. Выпили

немного лишнее...

- Жалко мне тебя очень!..

- И я вас жалею, тато. Да только не думайте ничего плохого. Все хорошо

будет... Разве вы не знаете свою Ганну?

- Знаю, знаю, да - только...

- А знаете, так не бойтесь. И не печальтесь, а то и мне грустно будет.

Слышите?

- Слышу. Не буду! - Отец отпустил ее-руку, выпрямил плечи.

- Будьте веселы, чтоб и мне было весело. И вставайте.

Люди ждут, нехорошо. Дайте я отряхну вас немного...

Пойдем.

- Пойдем, дочечко!

Разговор с отцом снова нагнал на Ганну тоску, но она и виду не

подавала, что таилось в груди, вошла в хату спокойная, даже веселая,

ласково держа за руку отца.

- Плохо что-то стало ему, - сказала гостям. - Пить, видно, нельзя

было...

Отец сдержал свое слово: на мачеху смотрел мирно, бедный подарок, на

который только и наскребли денег, - кортовые штаны в полоску - отдал

молодому вежливо, доброжелательно. Кивнул согласно, когда мачеха добавила:

- Чем богаты, Евхимко, тем и рады. Не прогневайся.

- Мне вы и так подарили! Всем подаркам - подарок! - Евхим обнял Ганну.

Как он, видимо, и рассчитывал, кругом послышался смех.

Сорока вставила:

- Вот так хвала отцу и мати - от умного дитяти.

Евхим склонился пьяно:

- И за это, за штаны, спасибо! Пригодятся!

Только когда внесли каравай и три женщины, встав на лавку, начали

снимать с Ганны венок и завязывать платок, отец опять помрачнел и губы его

передернулись тоскливо и виновато. Ганна перехватила его взгляд, весело, с

любовью усмехнулась, и лицо его прояснилось, будто осветленное ее улыбкой.

Заботясь об отце, она уже не жалела, что потеряла венок, знак своей

девичьей свободы. Но веселья, как ни старалась, хватило ненадолго, пока не

поделили каравай. Посидели для приличия немного, и Сорока тоном знатока

объявила:

- Ну, попили, погуляли, пора и выходить. Пора уже к другому дому - к

суженому, к молодому!

Гости начали вылезать из-за столов торопливо, охотно:

впереди были и лучшая водка, и закуски вдоволь. Но Ганна не чувствовала

обиды, нахлынуло снова, вползло в душу сожаление, тревога: видела,

начинают выносить сундук, увозить к молодому.

Вот и настала пора уходить из дома, уходить насовсем, навсегда. За

старым дубовым сундуком, оставшимся от матери, пойдет и она, пойдет - и

уже не вернется никогда сюда, в свою хату, в свой приют. Другая теперь у

нее будет хата, другой приют - и другая доля. Все, что было до сих пор, -

доброе и злое, - тут останется, в этом таком милом уголке. Нет, злое тут

не останется, злого тут, кажется теперь, не было ничего. Тут было только

хорошее. А там - как будет там?

4

Когда ехала по улице, хоть и старалась не смотреть, в темноте краем

глаза заметила: на Василевом дворе - тихо, пусто. И хотя не увидела

никого, хотя гости радостно, на весь свет кричали, что-то кольнуло сердце,

как и при взгляде на его братишку, - виноватое и живое...

От этого всю дорогу почти не чувствовала, не замечала ничего. Только и

запомнилось, как - уже на Корчовом дворе, видимо торопясь соскочить с

подводы, Сорока поскользнулась и упала в грязь, но не растерялась, быстро

вскочила, заверещала:

Выходь, свекрухо губата, - Приехала невестка багата!..

Свекровь и свекор, которые стояли уже на крыльце, отчетливо видимые в

свете, падавшем из окна, запели наперебой:

- Заходите... Заходите... Невесточко моя... Люди добрые... Под нашу

крышу... Заходите.

Глушачиха всмотрелась в Ганну, по-матерински поцеловала. Тогда и

пьяная, растроганная мачеха прилипла к хозяйке:

- Ой, сватьюшка ты моя! Рыбонько дорогая!..

Едва Ганна, окруженная гостями, вступила в теперешнее свое жилье,

ощущение вины перед Василем мгновенно исчезло. Ганна вдруг почувствовала

себя удивительно неуверенной, несмелой, шла осторожно, поглядывала