Люди на болоте. Дыхание грозы

прислушалась, обвела глазами девчат, крикнула:

- Дружино! Это же - чужие какие-то подъезжают!.. Молодую нашу

Ганнулечку, видно, отобрать хотят?! - Она грозно нахмурилась, кинулась к

двери. - Не отдадим ее!..

- Не отдадим!.. Выручим!.. Прогоним, если что такое!..

Или - пускай по-хорошему! Выкупят пускай!.. - Все, кто был в хате,

кроме Ганны, с веселым шумом, криками высыпали на крыльцо, во двор.

Чернушка взглянул на Ганну: только она не оживилась.

Вздохнул, тихо вышел вслед за всеми...

2

Музыка на улице - перед самой хатой - умолкла, и Ганна услышала говор,

восклицания, какие-то команды. Спор, хохот, борьба... "Не пускают. Выкупа

добиваются..." - мелькнуло у нее в голове.

"Много народу, видно..." - подумала она, как думают о чем-то далеком,

чужом. Весь этот шум, споры, шутки, что доносились с улицы, со двора,

доходили до нее как во сне, будто вовсе и не касались ее.

Она сама была как во сне. Жила памятью о недавнем.

Это началось вчера, когда собрались гости... Пили, ели, гомонили Она

тоже пила Пила не потому, что хотела, а потому, что не пить водку молодой

нельзя. Есть она совсем не могла.

После той, казалось, бесконечной стряпни, от которой и теперь болели

руки и было муторно, на еду и смотреть не хотелось.

- Чего ты, Ганнуля, не ешь ничего? - подходил отец, глядевший на нее

внимательно, грустно. - Съела бы чего-нибудь, а, дочка?

- Поела уже... Не хочется...

- Пирога бы взяла. Или - холодцу?

- Я разве коржик возьму...

- Ешь. Не то скоро опьянеешь...

Она действительно быстро захмелела. В голове шумело, перед глазами все

качалось, плыло - миски, бутылки, мачеха, люди. И оттого крепло странное

чувство, будто весь этот шум, этот пьяный ужин - все это не для нее,

далекое и чужое ей, - чужой праздник, чужая свадьба!..

Когда гости разошлись, у нее, охмелевшей, едва хватило силы, чтобы

раздеться, залезть под одеяло, но сон долго не приходил. Голова кружилась,

все путалось - говор, песни, лица. Качалась, плыла куда-то кровать, было

очень муторно на душе, казалось, это никогда не кончится... Уснуть, уснуть

бы, не чувствовать, не видеть, забыть обо всем!..

И во сне все долго путалось, мешалось, плыло куда-то...

Вдруг она мучительно застонала, проснулась вся мокрая от пота, полная

отвращения и страха. Руки ее, все тело было напряжено, дрожало.

- Что ты? Что с тобой? - тревожно спросила мачеха.

- Н-ничего. Сон п-приснился...

- А... Перекрестись. Спи...

За окном моросил дождь, было черно и тихо, как в могиле. Лежа,

понемногу успокаиваясь, она пыталась вспомнить, что снилось, но не смогла,

припоминались лишь обрывки сна: луг, залитый солнцем, Василь косит. Стог

сена. И внезапно - обруч змеи на ноге...

Дурман от этого сна не проходил все утро. Оставался и теперь. Что он

значит, этот сон? О чем говорит, что предвещает?

Она чувствовала усталость во всем теле, словно после тяжелой работы.

Болела голова и, как недоступного счастья, хотелось тишины, покоя,

одиночества. Но на крыльцо, в хату врывался гомон, входили люди, много

людей. Будто во сне, будто чужого увидела она Евхима, который под визг и

грохот музыкантов, заигравших марш во дворе, ворвался в хату с Ларивоном,

с Сорокой, с целой толпой своих приятелей, такой же, как они, Шумный,

суетливый, веселый. Он был в новом костюме, в кожаных блестящих галифе, в

блестящих сапогах, сам весь блестящий: красное лицо лоснилось, словно

намазанное салом. Казалось, даже глаза были смазаны, блестели маслянисто,

радостно. Картуз с широким блестящим козырьком лихо съехал на самое ухо. И

весь он бросался в глаза необыкновенной лихостью. Не было и признака того,

что он не спал ночь, гулял, пил.

"И сегодня набрались, опохмелились..." - подумала Ганна.

- Помогай бог! - громко сказал Евхим, блеснул веселыми маслянистыми

глазками на Ганну.

- Спасибо... Спасибо на добром слове! - выбежала навстречу ему мачеха.

Ганна увидела: она, как ребенок, прижимала к груди новые сапоги, - видно,

подарок Евхима. - Озолотил ты меня! - почти запела она - Век - пока жива -

бога молить буду... за твою доброту!..

Все вокруг шумели, завидовали мачехе: такой подарок - целое состояние!

Вот счастье привалило в руки Тимошихе!

- Это - чтоб не грязно и не холодно было ходить к своему зятю! - Евхим

так говорил, так смотрел на всех, что Ганна подумала: считает - он тут

самый желанный, самый важный, хозяин и бог!

- Вот, пускай тебе, Евхимко... - не могла успокоиться мачеха, - что ты

хочешь, пускай все сбудется: За твою такую доброту... - Она посмотрела на

сапоги, жалостно скривилась, высморкалась и вдруг полезла к Евхиму

целоваться. - Чтоб тебе всякого добра - возами. Чтоб удача велась не

переводилась...

Когда Евхима повели в красный угол, она семенила рядом.

- Вот тут... Вот тут, Евхимко, зятек ты мой золотой!..

Тут твое местечко!.. А тут - бояры твои!..

Евхим сел за стол, скомандовал:

- Буяры-гусары! Наша позиция, юворят, тут! Садись!

Ганну с подружками посадили за другой стол. Как только уселись,

бородатый Прокоп налил чарку горелки, и за столами, и не только за столами

- у порога, возле печи, где толпились любопытные, даже зеваки за окнами -

сразу притихли: все знали - предстоит не простое зрелище!

- На тарелку, на тарелку поставь!.. - услышали все в Хате шепот Сороки.

Сорока потянула свата за рукав.

- Не трещи! Сам знаю! - вырвав от нее рукав, объявил вслух Прокоп.

Сорока поджала губы, обиженная, злая. Прокоп поставил чарку на тарелку

и неуклюже, с важным видом поднес Ганне.

Чувствуя на себе взгляды многих людей, Ганна, как в давно заученной

роли, положила на чарку платочек. Все, кто сидел за столом, стоял у порога

и за окнами, хорошо знали, что и как должно быть дальше, но следили за

всем с пристальным вниманием. Жизнь у людей была не слишком богата

событиями, радостями - все не спуская глаз смотрели, как Евхим взял

платочек, как вынул из пиджака, положил на тарелку деньги. "Целых три

рубля!" - зашевелились, зашептались многие.

Почти всех удивило, что Ганна взяла такие деньги безразлично, будто это

были не три рубля, а пустяк. "Ишь ты, гордячка, еще не поженились, а уже

как богачка!" - осудила молодую Сорока.

Сорока следила за всем иначе, чем все остальные, она подстерегала,

нетерпеливо жаждала: вот-вот наступит момент, когда она покажет себя! Но и

бедняга Прокоп и Ганна, будто назло ей, делали все как полагалось; взяв

деньги, молодая подняла чарку и выпила.

Вслед за ней выпила чарку горелки ее подружка Маруся, и тогда мачеха

вытолкнула вперед, к столу, растерянного, напуганного Хведьку, который,

оказавшись перед людьми, стал диковато озираться, - явно хотел шмыгнуть в

сени.

Сколько говорила, учила мать, что надо делать, когда придет его время,

а вышел - сразу забыл все.

- Иди ко мне, - позвала его Ганна. - Возьми за руку.

- Иди, иди! Не бойся, браток! - подбежала к Хведьке Сорока. - Веди к

столу, до молодого, чтоб дали золотого!..

Хведька оглянулся на сени, подумал немного, неохотно послушался, взял

сестру за руку. Взглянул: куда же вести?

- Туда, к сватам! - шепнула брату Ганна, пошла к Прокопу и Сороке,

которая уже чинно сидела за столом.

- Скажи, чтоб заплатили за молодую! - не выдержала, помогла мать.

Хведька выдавил:

- Заплатите... за молодую...

Страшный, как колдун, Прокоп положил ему в ладошку большой тяжелый

кружок: это был пятак. Хведька полюбопытствовал, поднес ладонь с кружком к