Год жизни

— Ау-у-у! — донеслось с полянки.

— Это нас зовут,— встрепенулась Нина.

— Пусть зовут. А мы спрячемся. Бежим! — вскочил Алексей.

Держась за руки, они побежали в глубь леса, беспричинно смеясь.

— Ау-у-у! — послышалось еще раз, но уже глуше.

— Не нужно, Алексей Степаныч,— замедлила бег Нина.— Они будут беспокоиться. Вернемся.

И опять Алексей тотчас же подчинился Нине. Эта радостная готовность исполнять каждое желание девушки удивила самого Шатрова. Никогда раньше он не испытывал с такой силой подобного чувства. Казалось, его воля целиком растворилась в воле Нины. И это не только не было досадно, но, наоборот, создавало ощущение особой близости к Нине, как будто Алексей добровольно принял ее руководство над собой и этим стал в новые отношения к девушке, отличные от тех, которые связывали ее всеми остальными людьми.

Внезапно Нина остановилась, присела на корточки и осторожно раздвинула траву.

— Смотрите, Алексей Степаныч, какая прелесть!

Под кустиком голубики, в густом разнотравье, спряталось хрупкое гнездо из листьев, мха и мелких веточек. Три пушистых комочка копошились в гнезде. Алексей шагнул вперед, и сейчас же Нина предостерегающе подняла руку. Трепетные пятна теней скользнули по загорелой коже ее плеч.

— Не трогайте, а то родители оставят гнездо. Ах вы, мои маленькие!

С ласковой, доброй улыбкой Нина рассматривала крохотные существа, такие трогательные в. своей полной беспомощности, а Алексей стоял сбоку, в свою очередь любуясь девушкой, выражением необыкновенной доброты по всей ее фигурке, в гибких руках и особенно в лице, исполненном нежности.

Налюбовавшись на птенцов, снова пошли к полянке. Но еще дважды Нина останавливалась. В первый раз ее внимание привлекло облако необыкновенной, ни с чем не сравнимой белизны. Насквозь пропитанное солнечным светом, оно стояло в небе округлое, девственно чистое. В другой раз Нина задержалась, чтобы получше рассмотреть причудливо изогнутую молодую березку. Придавленная упавшей на нее лиственницей, березка все-таки выжила, обогнула замшелый ствол лиственницы и поднялась кверху, распустив зеленые кудри. «Как она тонко понимает красоту природы, как чутка к ней!» — подивился про себя Алексей. Он сознавал, что, не обрати Нина его внимание на облако, березку, он наверняка прошел бы по лесу, не заметив их красоты.

И еще одним удивила в этот день Нина своего спутника. Там, где он видел просто траву, она различала десятки знакомых ей цветов и злаков, называла их по именам, объясняла Алексею особенности и ценные качества лекарственных растений.

— Вон крушина, видите? Как Пышно разрослась! А это иван-чай. Сколько его тут!

— Откуда у вас, Нина Александровна, такое знание ботаники? — не выдержал Алексей.— Вы же в общем городская жительница, врач, а знаете столько растений, что мне просто стыдно за свое невежество.

— Ну что вы! — застеснялась Нина.— Шутите? А цветы я всегда любила. И начала с изучения лекарственных растений по ботаническому атласу,— мне же как врачу это просто необходимо! — а потом так заинтересовалась флорой, что стала все подряд запоминать. Смотрите, какая прелесть! — перебила себя Нина, показывая Алексею на гроздья каких-то темно-фиолетовых колокольчиков.

На полянке, когда Алексей и Нина выбрались на нее, оказались только Виктор и Дуся. Сиротка раскинулся в небрежной позе на траве, положив голову на колени молодой жены. Дуся перебирала густые пряди волос мужа и хлопала его по носу своей косынкой. Смуглое тело Виктора, палевое платье Дуси красиво выделялись на зеленом фоне леса.

— А где Тарас с Клавой? — удивилась Нина.

— Там! — неопределенно махнула Дуся.— Наверное, целуются. А как вы, не теряли время даром? — дерзко добавила она.

Нина густо покраснела. Алексей тоже смутился, укоризненно покачал головой.

Дуся ошибалась. Между Тарасом и Клавой шел

серьезный- разговор. Плетя венок из ярко-оранжевых жаркое, Клава допытывалась:

— Ты вправду любишь меня, Тарас?

— Люблю! — только и ответил Тарас, сидевший напротив на низеньком пеньке. Ему хотелось сказать очень многое о своей любви, но он не знаЛ слов, которыми можно было бы описать все, что творилось в его душе.

— А за что ты меня полюбил? — продолжала спрашивать Клава.

— Разве это можно объяснить, за что? — в затруднении пошевелил пальцами Тарас.— Ты — хорошая, красивая. Лучше всех на свете. Как же тебя не полюбить? — искренне удивился Тарас.

— Но ведь есть девушки куда красивее меня,—настаивала Клава.

— Н-ну, не знаю... Не видал таких. Все равно ты лучше всех,— убежденно повторил Тарас.— Я ведь без тебя жить уже не могу! — вырвалось у него.

Обратно тронулись только к вечеру, когда начали сильно донимать комары. Алексей и Нина все время разговаривали между собой, но впоследствии Алексей никогда не мог вспомнить, о чем они говорили. Слова не имели для них почти никакого значения. Гораздо больше значили взгляды, легкие касания рук, внезапный румянец на щеках.

Клава в венке из жарков и Тарас, держась позади, шли молча.

Пробираясь через бурелом, Алексей оцарапал ногу. Ранка оказалась пустячной, но Нина разорвала свой кружевной платочек и сделала перевязку.

В эту ночь Алексей долго не мог заснуть. Он распахнул окно, сбросил на пол жаркое одеяло. А в другом доме широко раскрытыми глазами смотрела в темноту Нина, пытаясь понять, что происходит с ней.

9

Шатров лежал на животе в густой траве и перетирал крепкими зубами сухую былинку. Рядом улегся Черепахин. Подперев руками подбородок, он любовался сердитым шмелем, который ползал по цветку молочая в поисках нектара. Оба ожидали массового взрыва, который

должен был выбросить за контур нового полигона толстый слой земли и открыть доступ к золотоносным пескам. Крутов обещал женсовету построить на новом полигоне промывочный прибор и отдать его в безраздельное пользование женщинам.

Разговор то замирал, то снова возобновлялся, неторопливый, прерывающийся, как огонек в тлеющем костре. Говорили о прошедшем спортивном празднике, о предстоящем взрыве, о богатствах сибирской земли.

— Да, богата наша Сибирь! — с чувством произнес Шатров.— Сказочно богата. И под землей и на земле — всюду сокровища.— Невидящими глазами он уставился вдаль, помолчал и после паузы задумчиво добавил:— Как подумаешь о Сибири, ей-богу, хочется, Никита Савельич, шапку снять перед землепроходцами. Герои! Кто открыл для России весь этот огромный край? Василий Поярков, Ерофей Хабаров, Тимофей Ермак, сотник Дежнев...

—Алексей Степаныч,— поинтересовался Черепа

хин,— а как же они пробирались, эти землепроходцы? Сами по себе или их казна посылала?

— Всяко, Никита Савельич. Были такие, что попросту скрывались, уходили подальше от царского глаза. А многих посылало московское правительство, снабжало оружием, грамотами-, инструкциями. «И буде река, то смотреть, каковы у тое реки берега, и есть ли на них какие выметы, и есть ли какие угожие места и лес...» На кочах, на лодчонках, верхом, пешком пробирались вперед, искали новые землицы, замерзали, помирали голодной смертью, погибали в боях, но не отступали, несли свою дальнюю службишку, помня о родине. А ведь какое время было тогда, Никита Савельич! Ни самолетов, ни аэросаней, ни радио, ни карт, ни современного оружия, ни питательных концентратов, ничего! Ружьишко за плечами да собачья упряжка или лодка — вот и все снаряжение. А что впереди? Может быть, люди с песьими головами? Звери невиданные? Пропасти, непроходимые горные хребты, водопады? Вот представьте себе: идут год, идут второй, наступает третья зима. Цинга, боеприпасы на исходе, хлеба давно ни корки, половина отряда в земле. Слетел лист, повалил снег, ударил мороз... Где жить, как спастись? Позади — тысячи верст тайги, рек, гор. Впереди — незнаемое. Нет, только русскому человеку по плечу такой подвиг! Ведь поверить трудно — вся Сибирь была освоена за шестьдесят, семьдесят лет. А от Москвы до Охотска, например, ездили в те времена больше трех лет!