Валдаевы

— Покуда бог поможет, недолюшка загложет, — возразил Платон.

В сенях раздался дробный стук копытец, и в открытую дверь зашла овца, которой надо было покормить ягненка. Животное как будто с полным сознанием своей заслуги перед хозяевами вытягивало сено из лукошка и, прожевывая выхваченный очередной клочок, деловито посматривало по сторонам.

Только сели за стол, с треском открылась дверь, и, шурша по косякам одеждой, зашел Агап Остаткин — в тулупе поверх шубы, на голове шапка под котик, которая казалась почерневшим вилком капусты. Ну и одежи на себя напялил!..

— Пусть вам всем бог пошлет, — неторопливо процедил сквозь зубы гость, — не только доброго здоровья, но и счастья всякого.

— Добро пожаловать, Агап Тарасыч. Раздевайся.

Дочь Платона, Куля, стащила с Агапа всю верхнюю одежду, и тот стал обметать от снега валенки.

— Я ведь на лошади к вам приехал, — заявил он.

— Витя, распряги ступай коня, дай овсеца ему, сенца, — распорядился хозяин. — Садись, Агап Тарасыч, вот сюда на чистенькое место.

Гость сел на лавку. Помолчали. Потом Платон спросил:

— Ты куревом богат?

— Не курю совсем.

— Не начинал или бросил?

— Покуда не имел желания тратиться на баловство, — ответил гость, оценивающе разглядывая невесту. — Аннушка Лемдяйкина была у вас как сваха?

— Приходила.

— Что-нибудь рассказывала? Как понимаете вы обо мне?

— Признаться, молодцом ты себя показал, — похвалил Платон.

— Значит, выдадите ее? — Агап кивнул на Таню.

— Сколько детей у тебя, Агап Тарасыч?

— Пятеро.

— Ну, бог тебе шестого дал — сынка, — сказал Платон, кивнув на колыбель, которую качала невеста. Та впервые видела жениха, и он ей не приглянулся. Ну и жених!.. Патлатые волосенки мотаются, как мокрые мочала на ветру. Такого же цвета маленькие глазки. Говорит медленно, сквозь зубы, точное каждое его словцо на строгом учете, и он боится лишнее произнести — такой скупой. Взглянешь на него — невольная грусть поселяется в сердце. Господи, с кем жить придется!.. Не лучше ль умереть?..

И когда порешили насчет свадьбы, Агап, ни слова не сказав невесте, быстро уехал, а Таня заломила руки и заплакала.

— Не выдавай меня, батюшка, за постылого!

— Тебе ли выбирать? — с укором вымолвил Платон.

В воскресенье крестили Таниного младенца. Нарекли Мироном. На крестинах нашелся только один певец — сверчок за печкой. Но сверчок зимой — не к добру. Его искали, чтобы убить, но не нашли…

На сговор к Нужаевым приехал один Агап. Он сразу же, как только малость охмелел, заговорил о приданом.

— Хочу телка вам подарить, — ответил, поднося ко рту моченое яблоко, Платон.

— У меня другое рассуждение. Корову да две овцы с приплодом.

— Эдак мы не сговоримся, дорогой зятек.

— Воля ваша, только женихи из-за твоей, Платон, дочки не дерутся. Коль надумаешь отдавать, пришли вестового. Буду ждать…

Агап уехал на хутор к Латкаевым и пожаловался своей сестре, Нениле, на Платона.

— Потерпи денечка два, — сказал ему Наум Устинович, — я посчитаюсь с ними. Все Валдаевы — сукины дети.

— Силачей бы человека два нанять…

— Найдем.

Глядя на отца, Марк подумал, что тот снова затевает ненужные расходы. Для этого Агапа силачей хочет найти. Он знал, зачем нужны тому силачи. Поверье такое в мордве: если невесту, родившую в девках, увезут в дом жениха не через разобранное звено забора, а через ворота, то ворота подопрут ее несчастье и счастья в доме, покинутом ею, больше не будет во веки вечные. Поэтому поезжане стараются выехать из ворот, а родня невесты не дает возможности открыть их.

В ту же ночь ворота Нужаевых вымазали дегтем. Целый день их мыли и скоблили. К Агапу прибежала Танина сестра Куля и сказала:

— Мы согласные…

Грустная свадьба, на которой невеста не причитала и сваха не пела, была не сыграна, как водится, а просто состоялась. И пока Платон с Матреной благословляли дочку на замужнее житье-бытье, в нужаевском дворе разразилось побоище между поезжанами, которые старались открыть ворота, и дружками, которые тащили за что попало женихову родню к уже открытому прогалу в заборе. Победила невестина родня. Потому что Марк Латкаев не послушался отца и не нанял аловских силачей на помощь поезжанам. Небитых, кроме жениха, невесты да ее родителей, на свадьбе почти не было.

И весь вечер все беззлобно вспоминали, кто, кого, куда и больно ли ударил в кулачном бою за ворота, что остались неприкосновенными, неоскверненными.

Агап Остаткин схватил мешок, сшитый, из рубашки покойной жены — снизу до половины красный, сверху — синий, затолкал за пазуху кафтана и сказал Тане:

— Благослови, на хутор к Латкаевым пошел.

Широкоплечий мужичок, коротконогий, казавшийся ниже своего маленького роста, скоро вышел из Алова. За селом его догнал Антон Кольгаев.

— Далеко ли, Агап?

— Туда же, куда и ты — к Латкаю.

— Откуда знаешь, что я туда?

— Да вон, гляжу, у тебя мешок под мышкой. А у меня — за пазухой.

— Ах, вон какое дело! Тогда вернись.

— А почему?

— Неудобно по одному и тому же делу вдвоем заявляться.

— Ну, ежели стесняешься, сам вернись.

— С твоей-то землей я бы барином был, а ты с мешочком по богатеям шляешься, — подначивал Антон.

— Сам знаешь, половину земли испольщикам отдал…

Хутор встретил их собачьим лаем. У крыльца Латкаевского дома, сметая варежками снег с портянок и лаптей, Агап сказал спутнику:

— Слышь, как собака воет?

— У нее такое дело. Вой да лай.

Собака выла протяжно, словно по покойнику. И кивнув на нее, Агап сказал:

— Знать, хозяев дома нету, — никто не выходит к ней.

— Да ведь дверь-то не заперта.

— Ну, иди сперва ты проси…

— Нет, пойдем-ка вместе.

Вошли в переднюю Латкаевых и вдруг попятились от удивления и страха: в трех шагах от порога на полу лежал окоченевший Влас, чуть подалее — его жена, Варка, ничком лежал дед Наум, а справа от него — бабка Тася.

Мужики выбежали наружу.

— Все мертвые, — с ужасом произнес Антон.

Хотели было бежать в Алово, но в это время у ворот остановился карий жеребец в упряжке. Из саней вылез Марк. Он нес кошель. За ним со свертками шли Ненила с Нестером. Работник, соскочив с облучка, отворил ворота.

— Вы откуда? — Антон обеими руками сорвал с головы рваный малахай.

— С базара, — буркнул Марк. — Вы к нам?

— Нам бы по пудику мучицы занять, — пролепетал Агап.

— А что, батюшка отказал?

— А мы пока к нему не заходили, — нерешительно схитрил Антон, переминаясь с ноги на ногу.

— Ка-ра-ууу-ул! — истошно закричала Ненька из передней.

Нестер с выпученными от ужаса глазами выскочил из дому и потянул отца за гарусный кушак.

— Пойдем-ка, тять, какое дело приключилось! Ужиисть!

Марк и Антон с Агапом ринулись в переднюю.

— Вай, господи! — вырвалось у Марка. — К становому! Никого не трогать!.. — и больше он не сказал ни слова, будто язык у него прирос к нёбу, — лишь поводил из стороны в сторону глазами.

Ненила послала Агапа в Алово известить родных и близких, Антона же оставила помочь работнику по-человечески уложить покойников, но Марк потряс кудлатой головой и протестующе замахал руками.

Ненька нашла на судной лавке за перегодкой девять пресных лепешек. Половину одной из них отъела кошка, которая тоже валялась мертвой. Ненька завернула одну из лепешек в бумажку и протянула Нестеру:

— Езжай в Зарецкое, скажи начальству… лепешку отдай… Скажи, такой отравились. Все четверо: дед, бабка, дядя и тетка. Сумеешь ли сказать? Отец бы поехал, да видишь, совсем не в себе он, будто немой стал…

Она потупилась.

Марк схватил одну из лепешек и поднес было ко рту, но жена, вскрикнув, вцепилась ему в рукав, позвала на помощь работника и Антона Кольгаева, и все вместе они вырвали из рук Марка отравленную лепешку. Тот сел на коник, уронил голову на ладони и завыл по-собачьи — протяжно, уныло…