Валдаевы

Дрожа от страха, во двор вышла Таня. Платон развязал чересседельник. Ни слова не говоря, поймал ее за косу и начал хлестать по спине — сперва она не подавала голоса, и Платон свирепел с каждым ударом, но потом заорала — не выдержала, — и во двор сбежалась вся семья: глядели, как лупцуют Таньку. И Андрюшка шепнул Антошке:

— За что ее порют?

— Все будешь знать — скоро состаришься.

— За что? — не унимался Андрюшка.

— Тайком родить хотела, — прошептал Антошка брату на ухо.

Вечером, за ужином, никто не проронил ни слова.

Как зеленые тучи, ходят вершины ветел, растущих ко обеим берегам речушки, что протекает по Рындинке.

Вениамин постучался в окно крайнего дома. Скрипучим голосом спросила его старуха:

— Кто там?

— Подайте попить.

— Чего тебе: квасу или водички? Квас три раза уж «женат».

— Водички.

Старушка подала питье в ковше, с дырой, заткнутой зеленой тряпочкой. Веня выплеснул в сторону несколько капель, — иначе проглотишь вредную «голову воды». Вода была теплая и попахивала деревянным ведром.

— Спасибо… Эти вороны не надоели вам? — кивнул парень на ветлы, на которых было несчетное множество грачиных гнезд. В воздухе плыл громкий птичий переполох.

— Мы привыкли, милок. Осенью улетят — нам скучно будет…

Вениамин кивнул ей и бодро зашагал, сам еще не зная куда. На краю села Турдакова увидел, как лавочник селедкой по губам бил мужика в красных портках.

В селе Старом Ардатове заночевал, а утром направился в город Ардатов. По левую сторону дороги шумела дубовая роща, по правую — колыхалась нива, над которой дрожало марево. Кузнечики стрекотали с надоедливым однообразием, и Вениамину казалось, что они своими тонкими и пронзительными голосками щиплют сердце. Холмистое поле было похоже на большое кладбище. На обочине иногда встречались брошенный лапоть или чекушка от телеги. Наконец издалека увидел перила моста. Конечно, речка Алатырь!.. Напиться можно…

Вот и уездный город Ардатов. Одноэтажные домишки, по сторонам широкой мостовой — потерянные подковы, будто черные изогнувшиеся змеи.

Пошел мелкий дождик. Вениамин вмиг промок — на нем была лишь холщовая рубашка. Поискал взглядом, где бы спрятаться, и увидел крыльцо с навесом, над которым синела вывеска:

Вениамин обшарил карманы. В одном из них нащупал шелковый кисет, вышитый и подаренный Таней, на дне которого немного махорки, в коробке около пяти спичек и пачечка курительной бумаги. Но ни копейки денег.

Из магазина вышел старик с седой, похожей на телячий хвост, бородой. Увидел парня и мягко сказал:

— Молодой человек, помоги мне.

— Чем?

— Да вот мясца купил я — самому не донести до дому. Дышится тяжело. Пособи-ка.

— Я могу, — кивнул Вениамин.

«Мясцо» было в мешке, измазанном засохшей кровью, и весило три пуда. Парень вихлялся, таща эту ношу. Нестерпимо сосало под ложечкой. Прошли через городской базар. Дошли до большого белокаменного двухэтажного дома с мезонином. Нижний этаж был отведен под магазин, над дверью которого висела красивая вывеска:

— Бугров — это я, — сказал старик. — Зовут меня Леонтий Поликарпыч. Купец я. Первая гильдия, понял?

Крыльцо было широкое, белокаменное.

Через двор вошли на кухню. Хозяин усадил помощника на кованый сундук и расспросил, кто он, откуда и куда идет. А Веня рассказал ему все без утайки.

— Паспорт у тебя имеется? Нет? Ну, это дело поправимое. Можно затребовать из волостного управления… Мне еще один работник нужен.

— А мне и податься больше некуда.

— Ну, тогда договорились. На тебе гривенник. За то, что мясо приволок. Не… погоди… еще двугривенный возьми на разживу.

Бойкая, похожая на мышку, девочка повела парня в дощатый дом, стоявший за двором, — тут жили работники. Их было двое.

— Этого зовут Ганя, а этого — Миня, — представила она Вениамину. Вениамин назвал себя. Ганя был белобрысый, словно сивый, Миня — рыжий, конопатый.

После обеда Ганя показал новому работнику хозяйство Бугрова. В первую очередь — сад. И кивнув на зеленую лужайку, сказал, что там самое дорогое богатство купца — его дочка Верочка, хоть и лет ей всего девять, в этом доме никто так не хозяйничает, как она, и для хозяина каждое ее слово — закон, и никогда не надо перечить ей…

На деревянном коне, разукрашенном разными узорами, каталась белокурая девочка — с очень большими голубыми глазами, она была похожа на куклу.

От работников Вениамин узнал, что хозяин очень богат. Только будничных самоваров у него двадцать шесть из желтой и красной меди, четыре — серебряных — на праздничные дни, один — золотой, — тот ставится на стол в светлое Христово воскресенье. Но есть посудины и подороже — двадцать барж и два парохода.

Не пришла — ворвалась любовь в сердце Семена Нужаева. Сидел он тогда на толстом березовом бревне во дворе, когда скрипнула калитка. Подумал: наверное, кто-то из своих вошел. В ту самую минуту не было у него в мыслях никаких забот, — просто сидел и смотрел на макушку ветлы, над которой бежали маленькие кучевые облака, похожие на клочья ваты. И ему вспоминалась сказка, — в детстве слышал он ее от бабки Марфы. Будто в стародавние времена жил на свете добрый молодец. Однажды сидел он за околицей на лугу, заросшем желтыми ромашками, и смотрел в небо. И увидел вдруг, что летит по нему одинокое облачко. Но вот облачко начало спускаться, — все ниже, ниже оно, — и неожиданно растеклось по земле молочным туманом, в котором пропало все: и лес, и ромашки, и деревня. Однако туман быстро исчез, и тогда увидел оторопевший молодец девицу-красавицу. Стоит она, улыбается, на него глядит.

— Ты кто такая? — спросил у нее.

— Царская дочь. Злой волшебник меня в облако превратил, по небу погнал из родного дома. Не по своей воле я тут. Помоги мне, добрый молодец, добраться до дворца царя-батюшки.

— А где же тот дворец?

— О! За тридевять земель отсюда. Надо через черный лес идти. Одна я боюсь, проводи меня до дому.

По сердцу пришлась девушка молодцу.

— Какая ты красивая!

— И ты тоже мне нравишься, — улыбнулась она. — Так ты проводишь меня? Как я рада!.. Только крепче держи меня за руку. Отпустишь — снова облачком стану.

И пошли они, взявшись за руки, через черный лес, заваленный буреломом, — без дорог и тропинок.

Долго шли. Говорили друг другу ласковые слова. И решился молодец попросить у царя руку его дочери, — понял вдруг, что не сможет жить без красавицы. Но едва так подумал, увидел на ветке рысь — уши с кисточками торчком, зеленые глаза яростью пышут, спина изогнута, как у кошки, которая поджидает добычу, — вот-вот прыгнет на путников. Перекрестился удалец, готовясь к кровавой схватке. Но когда крестился, выпустил из своей руки руку девушки. Вмиг пропала рысь. Но пропала и девушка. Где она? Начал звать: «Ау!» Ринулся туда и сюда — нигде нет девицы. И вдруг увидел облачко в небе, голос ее услышал:

— Прощай, добрый молодец! Понравился ты мне, но не судьба нам быть вместе. Не сдержал ты своего слова — выпустил меня из рук. Снова злой волшебник захватил меня, погнал по небу невесть куда, может, и на погибель…

И умчалось облачко в неведомые края. Долго горевал молодец, блуждая по лесу, корил себя за то, что выпустил из рук своих свое счастье, как птицу, которую у него на глазах растерзал не знающий пощады беркут.

Вздрогнул Семен, когда послышались сбоку легкие шаги. Оторопь его взяла: идет к нему девушка в русской одежде, точь-в-точь царская дочка из сказки. Поздоровалась и сказала:

— Мне бы Таню надо увидеть.

— Она к вечеру будет. А вы… Кто вы?

— Я?.. Меня Женей зовут. Евгения Люстрицкая.

— Слышал я про вас…

— А я про вас — нет.

Екнуло сердце у Семена, когда почувствовал он на себе ее любопытный, с лукавинкой взгляд, — так смотрят девчата только на тех парней, которые могут понравиться.