Великий тайфун

Софья взяла книги и вышла из класса.

Внизу, в вестибюле, ее ждала сестра Кости Наталья. Тут Софья узнала о случившемся.

Первой, кого она увидела, когда приехала домой, была мать. Магдалина Леопольдовна доставала из буфета посуду.

— Мама, Костю убили, — шепотом сказала Софья.

Магдалина Леопольдовна чуть не выронила из рук

тарелку.

— О, матка бозка! — воскликнула она.

— Тише, мама! — Софья увлекла мать в спальню. — Шуре надо сказать как-то.

— О, матка бозка! О, матка бозка! — причитала Магдалина Леопольдовна. У нее полились слезы, она села на кровать. — Как же сказать ей? Как ей сказать об этом?

Магдалина Леопольдовна вошла в комнату Александры — та кормила грудью ребенка. Это была одна из немногих радостных минут ее жизни.

— Смотри, мама, как он сосет! — глядя на сына и улыбаясь, проговорила Александра.

Магдалина Леопольдовна едва сдержала готовое было вырваться из ее груди рыдание.

— Какие у него синие-синие глаза! Костя говорил, что будущим летом будет купать его в море. — Она засмеялась.

С трудом Магдалина Леопольдовна проговорила:

— Ну, корми, Шура, я не буду тебе мешать.

— Да постой, мама, чего торопишься? Полюбуйся на внука.

— Я сейчас приду, Шура.

Она вышла из комнаты дочери, бросилась в спальню и там разрыдалась.

— О, матка бозка! — шептала она сквозь слезы.

Софья не знала, как утешить мать.

Но надо было сообщить дочери ужасную весть.

Александра только что положила заснувшего ребенка в кроватку и застегивала блузку.

Войдя к ней в комнату, Магдалина Леопольдовна без всяких обиняков сказала:

— Костю убили.

Это были такие странные слова, они были произнесены так неожиданно (и кем — матерью, которая пять минут назад приходила и любовалась на Гогу), что Александра только посмотрела на нее недоумевающими глазами.

— Что ты сказала, мама?

— Костю убили.

— Как — Костю убили? Что ты такое говоришь? Ты… ты…

— Соня ждет тебя.

Александра вышла в столовую, посмотрела на сестру сухими и какими-то не своими, полубезумными глазами.

— Что мама говорит? Ты слыхала? Ты понимаешь, что она говорит?

— Пойдем, Шура.

— Куда?

— В чешский совет.

— Зачем?

— За пропуском… Оденься потеплее. Сегодня так холодно.

— Я никуда не пойду.

— Надо пойти за пропуском в лагерь.

Софья подала сестре пальто. Александра со спокойным безумием в глазах взяла пальто.

В «Национальном совете», занявшем здание Исполкома, сестер пропустили к члену совета доктору Шпачеку. Крупный, плотный пожилой человек бегающими, как у вора, глазами взглянул на Софью, подошедшую к его столу, потом на Александру, оставшуюся у двери.

Не поднимая больше глаз на них, он торопливо написал и дал Софье два пропуска.

Страшное зрелище представилось им, когда они вошли в одну из комнат в казарме при лагере…

Вернувшись домой, Софья рассказывала матери:

— Костя лежал на деревянной койке. Его невозможно было узнать: голова разбита, мозг вывалился; волосы слиплись от крови; лицо обезображено, глаз выбит; не осталось ни одной черты, по которой можно было бы узнать его. Мне казалось, что это не Костя, но руки… Ты знаешь, у него ладони все были испещрены линиями. Он как-то показал мне руку и спросил: «Ты умеешь гадать? Погадай, долго ли я проживу». У него была длинная линия жизни. Я сказала ему. Он смеялся… Вот я и узнала его только по рукам…

Магдалина Леопольдовна качала головой и плакала.

— Шура как помешанная, — продолжала Софья, — ходила за мной как тень, не проронила ни слова.

Послышался плач ребенка.

— У нее пропало молоко, — сказала Магдалина Леопольдовна. — Я пойду, надо кормить Гогу.

В даче стало тихо, только голос ребенка, когда он просыпался, нарушал тревожную тишину. Александр Федорович ходил подавленный смертью зятя.

На следующий день Александра положила в сумку два широких бинта, китайское вафельное полотенце, красного зайчика из папье-маше и погремушку.

— А игрушки зачем берешь? — спросила в недоумении Софья.

— Положу в гроб Косте.

Софья посмотрела на сестру, и ей стало страшно за ее рассудок.

Перед их уходом пришел живший неподалеку врач — посмотреть заболевшего ребенка. Он сказал Магдалине Леопольдовне:

— Надо, чтобы дочь ваша плакала. Это нехорошо, что она не плачет: могут быть тяжелые сдвиги в ее психике. Надо обязательно плакать.

— О, матка бозка! Как же я заставлю ее плакать, если у нее нет слез? Она молчит и совсем не своя.

— Вот это и плохо, что «не своя».

Магдалина Леопольдовна сказала дочери:

— Ты поплачь, Шура. Будешь класть Костю в гроб поплачь. Тебе легче будет.

Александра ответила:

— Хорошо.

Но она не плакала. Придя с Софьей в лагерь, в эту жуткую комнату, где лежал труп ее мужа, она обвязала изуродованную голову Кости полотенцем и забинтовала.

Солдаты внесли гроб. С удивлением смотрели они, как Александра, вынув из сумки зайчика и погремушку, клала их в руки Косте.

Поздно вечером к Солисам пришли два чешских солдата. Они были опрятно одеты, без оружия.

Войдя нерешительно на кухню, они сняли фуражки, попросили Магдалину Леопольдовну на ломаном русском языке:

— Мы хотели видеть жену Константина Суханова.

Магдалина Леопольдовна позвала дочь.

Александра вышла и устремила на солдат гневный взгляд.

— Мы — чешские солдаты, легионеры… — начал было один из них.

— Я вижу, — враждебно прервала его Александра. — Что вам надо? Зачем вы к нам пришли?

— Мы хотели сказать, — снова начал тот же легионер, — об этом ужасном событии…

— Вы хотели сказать — о своем злодействе? — перебила его Александра.

— Не обвиняйте нас! — с отчаянием в голосе проговорил второй легионер. — Мы не виноваты в крови вашего мужа. Я сам рабочий. Мой товарищ — портной… Наш полк отказался выступить. Мы арестовали своих офицеров, но нас окружили, обезоружили и отправили на Русский остров. Тридцать человек наших товарищей арестованы и преданы суду…

Его перебил первый легионер:

— Распоряжение убить дал тайно комендант лагеря, а ему приказали другие…

— Негодяи говорят, — снова заговорил второй легионер, — что товарищ Суханов хотел бежать. Они лгут. Он просто был убит выстрелом сзади, в затылок, когда его вели в тюрьму. Об этом теперь знает весь гарнизон.

— Все честные люди омрачены убийством, — продолжал первый легионер. — Нас послали товарищи сказать вам, чтобы вы… чтобы родители товарища Суханова… чтобы русский народ… не думали, что мы все такие, как те, кто убил вашего мужа. Много чехов в Красной гвардии. Это не слова. Это правда. Мы знаем, что это мало утешит вас в вашем большом горе…

Александра закрыла руками лицо.

— Но мы хотели, — продолжал легионер, — чтобы вы знали истину…

— Спасибо, — сказала Александра и вышла из кухни.

Легионеры виновато помяли фуражки и, сказав Магдалине Леопольдовне «до свидания», удалились.

Никто из домашних долго не мог решиться сообщить Александру Васильевичу страшную весть. Когда же ему наконец сказали — это было в его кабинете, — он вскочил с кресла и крикнул в ужасе:

— Убили?

Озираясь по сторонам, точно ища опоры и словно не понимая того, что ему сказали, он хрипло, почти шепотом, проговорил:

— Костю?.. Убили?..

Наконец он как будто понял значение этих слов, весь ужасный смысл их и исступленно закричал:

— Кто убил? — и стукнул палкой об пол.

Старику все стало ясно. Ноги у него подкосились, он весь ослабел, задрожал.

— Убили… убили… — беспомощно бормотал он, топтался, похрамывая, на месте. — За что убили? За что? — Губы у него затряслись.

Он подошел к углу, где висела икона, и рухнул на пол. Долго стоял на коленях, вернее — лежал ничком, замерев, только покачивался его широкий серебристо-черный затылок. Потом он встал и, хромая, начал растерянно ходить по комнате. За окном у тополей опадали последние листья. Тополи уже не шумели. Летом они недаром шептались: не придет теперь в этот дом Костя…