Великий тайфун

— Вы позволили себе грубость, а грубости я не терплю.

— Только и всего?

— Только и всего.

Ваньку Калмыкова природа лишила таких человеческих чувств, как сострадание, жалость; ему были чужды такие понятия, как честь и честность, долг и тому подобное; он был жесток и бесчестен; природа дала ему мало ума. Маленький ум его помог Жене говорить ему неправду (врагу не всегда надо говорить правду, и ложь бывает святой). Ванька принимал ложь за правду.

— Ну, а ваш медицинский персонал? — спросил Ванька.

— Все останутся со мной в поезде.

— И большевики?

— В поезде нет ни одного большевика.

— Что-то не верится.

— Я знаю всех и ручаюсь за всех.

— Будете отвечать жизнью… Знайте: моя задача — истреблять большевиков.

— У каждого своя профессия.

Ванька не понял даже этой иронии.

— Ну ладно. — Он встал из-за стола. — Я приду к вам в поезд.

И опять Ванька посмотрел на Женю взглядом, от которого она содрогнулась.

Он вышел из-за стола. Женю обдало противным запахом пота.

— Пискунов! — крикнул Ванька.

Вошел молодой офицер (это был прославившийся потом хабаровский палач, местный житель).

— Напишите приказ о назначении, — Калмыков указал пальцем на Женю, — старшим врачом санитарного поезда номер один.

Когда Женя была уже за дверью, Ванька сказал Пискунову:

— Отпустите без конвоя. А людей в поезде надо прощупать.

В это время неподалеку от памятника известному деятелю Восточной Сибири графу Муравьеву-Амурскому, на краю утеса, под которым бурлили воды хмурого в этот день Амура, стояли в нижнем белье, со связанными за спиной руками восемнадцать музыкантов-венгров, бывших военнопленных, игравших еще накануне в ресторане «Чашка чая». Перед вступлением Ваньки Калмыкова в Хабаровск к ним на квартиру, на Михайловской улице, пришел чех Юлинек, тоже бывший военнопленный, работавший в прачечной городской больницы. Юлинек с нетерпением ожидал прихода мятежных легионов и, когда увидел, что советские власти покинули Хабаровск, решил встретить своих «братьев» с музыкой. Капельмейстер заявил, ему, что не будет встречать белых музыкой.

Едва Ванька расположился в своей резиденции, Юлинек в мундире унтер-офицера явился к нему с предложением своих услуг по истреблению большевиков. (Легионеры до Хабаровска не дошли; они сыграли свою роль здесь и нужны были «союзникам» для другого, их повернули обратно на восток.) Ваньке понравился Юлинек. Рыбак рыбака видит издалека. Ванька сразу разгадал в унтер-офицере палача. Узнав от него об отказе венгров встретить его с музыкой, Ванька велел расстрелять их. Музыкантов в тот же день схватили, связали, средь бела дня привели в городской сад, к утесу, раздели, поставили спиной к Амуру.

Этому были свидетелями многие жители города. Видела все это из-за деревьев и Женя Уварова, возвращавшаяся от Ваньки Калмыкова. Она видела плечистого военного с нерусской бритой физиономией, с маузером в руке, распоряжавшегося расстрелом. Ее потрясли крики ужаса тех, кто был только ранен и, обливаясь кровью, падал спиной с утеса, вниз, на камни, в водоворот реки.

Не видя ничего больше и не слыша ничего, Женя пробиралась сквозь толпу.

Ее негромко окликнул женский голос:

— Евгения Павловна!

И кто-то взял за руку.

Это была старшая сестра поезда.

— Пойдемте, — она потянула Женю за собой.

Когда они вошли в переулок, сестра сказала:

— В вашем купе сидит калмыковский офицер. Все коммунисты в поезде арестованы, — кто-то выдал. Раненые, кто мог ходить, разбежались. Ни одной минуты на улице! Пойдемте.

— Куда?

— Пойдемте.

Они пошли по Портовому переулку и скоро скрылись в подъезде двухэтажного каменного дома.

СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ

Не будем знакомить читателей с обитателями квартиры, где укрылась Женя Уварова. Скажем только, что это была семья врача; жена его, хотя она и окончила Бестужевские курсы в Петербурге, не работала, занимаясь домашним хозяйством и воспитанием пятерых детей — от восьми до восемнадцати лет. На всем — на лицах обитателей дома, на их одежде, на старинном ореховом письменном столе хозяина, на дубовом буфете, — словом, на всем лежала печать скромности и благородства. В кабинете хозяина висели портреты Тургенева и Чехова. Во всем чувствовалась домовитость, — так бывает в квартирах, обставленных старой, но прочной мебелью, с кучей всяких безделушек, когда люди подолгу живут на одном месте.

Врач и его жена знали об опасности, которая грозила Жене Уваровой, и поэтому укрыли ее.

На улицах Хабаровска красовались флаги не только Японии, но и Соединенных Штатов Америки, Великобритании, Франции. Под их сенью происходил кровавый международный разбой.

Ванька Калмыков был хозяином города, а хозяином Ваньки была Япония; он выполнял задачу, поставленную перед ним правительством этой страны: истреблять большевиков, или «барсуков», как говорили японские офицеры и солдаты, сопротивлявшихся захвату интервентами русской земли.

Каждый день Женя узнавала о зверствах, творимых калмыковцами.

— Город терроризован, — говорил укрывший ее врач. — В оврагах за городом — трупы расстрелянных. Сегодня расстреляли коммунистку Станкевич [50].

Женя не знала Хабаровска и не могла ни с кем установить связь; да если бы ей и был известен кто-нибудь, то вряд ли она в эти дни нашла бы кого-нибудь — коммунисты ушли из города, а кто остался, те были схвачены калмыковцами, расстреляны или сидели на гауптвахте и в «вагоне смерти», ожидая казни. Возникло ли уже революционное подполье — Женя этого не могла знать.

И вдруг однажды, просматривая газету, она прочитала объявление:

Объявление взволновало Женю: открывалась, как ей казалось, возможность встретиться с Антоном Грачевым.

Можно себе представить изумление Гарриет Блэк, когда в ее номер после стука в дверь вошла Женя Уварова. Гарриет надеялась на успех, но не думала, что он придет так скоро.

Необычайное волнение охватило и Женю. Тут все разъяснилось. Гарриет Блэк разыскивала не только Женю. К объявлению она прибегла в надежде, что, может быть, на него откликнется и ее Энтон, но Антон не откликнулся. Он ушел с Дальсовнаркомом в Свободный, потом в Зею, а затем, когда японские войска, переправившись с Сахалина через Амур, заняли Благовещенск и Дальсовнарком перестал существовать, Антон, как и многие другие, скрылся в тайге.

— Энтона нет в городе, — говорила Гарриет Блэк. — Я уверена в этом. Я дала объявление во все газеты. Расклеила по всему городу. Он пришел бы.

Оставалось устроить отъезд Жени Уваровой во Владивосток.

Гарриет Блэк отправилась к командующему американским экспедиционным корпусом генералу Грэвсу, чтобы получить от него соответствующий документ. Грэвс, к слову сказать, находился в сдержанной вражде с японским командованием. Противоречия политических и экономических интересов двух стран — США и Японии — на Дальнем Востоке не ослабели, а, напротив, усилились, когда эти два хищника приступили к захвату Дальневосточного края. Грэвс писал своему правительству: «Казаки под предводительством Калмыкова пытаются начать враждебные действия против американцев. Эти действия поддерживаются Семеновым. Я думаю — направляются Японией… Просьба прислать в мое распоряжение один батальон трехдюймовой или горной батареи».

О посещении Гарриет Блэк генерала Грэвса стоит сказать несколько слов.

Грэвс принял ее как свою соотечественницу и едва ли не единственную американку в городе очень благосклонно. Гарриет почувствовала его расположение. Генерал курил сигару, сидя за столом. Он предложил Гарриет стул возле стола. Она сказала, что должна увезти из Хабаровска свою сестру, тяжело заболевшую психически от ужасов калмыковского террора.