Профессор Жупанский

— Я искренне благодарна тебе, Володя, за письмо, — обратилась Галинка к Пилипчуку. — Мне только вчера передала наша Олена. Ты так хорошо обо всем написал — о заснеженном селе, о ветвистых буках...

Тот заметно покраснел, виновато взглянул на Станислава Владимировича, на Нину, будто молча просил у них прощения. Пирятинская тотчас же поняла, какое именно письмо получила подруга от Пилипчука. Однако и эта догадка не испортила Нине хорошего настроения.

Станислав Владимирович громко вздохнул. Он тоже заметил молчаливый интимный разговор между дочерью и Пилипчуком.

Снова все четверо умолкли. Трудно представить, сколько бы длилось это молчание, если бы не вошла дежурная сестра и не объявила, что свидание с больной закончилось.

— Вы еще можете несколько минут посидеть, — обратилась она к Станиславу Владимировичу, когда он встал. — А студентов прошу... Больной нужен покой... Через неделю можно будет посидеть подольше.

Владимир и Нина начали прощаться. Галина проводила их глазами до дверей, потом перевела взгляд на отца.

— Папочка, наклонись, я тебе что-то скажу... Еще ближе наклонись.

Станислав Владимирович улыбнулся, наклонил голову к лицу Галинки. Дочь быстро зашептала:

— Папочка, я люблю этого парня... Не ругай меня, родной. Я думаю, что это мой суженый, я выйду за него замуж и буду счастлива... Хорошо, дорогой мой папочка?

Станислав Владимирович не знал, как ему быть. Не отказывать же Галинке? Нет, нет! Причинять своей любимой дочери неприятности? Пусть будет что будет, а он больше никогда не пойдет ей наперекор. Разве не по его вине Галинка чуть было не погибла?

— Успокойся, дорогая... — Задыхался и потому говорил очень медленно. — Поступай так, как тебе подсказывает сердце, дорогая.

Дочь от радости закрыла глаза, быстро заговорила, обращаясь, казалось, больше к себе, чем к отцу. Станислав Владимирович с трудом улавливал ее слова, хотя их содержание было для него понятным. Галина мечтала о будущем.

— В мае, папочка, когда зацветут сады... И в селе... Будет так чудесно... Правда, папочка? Чтобы была такая свадьба...

— Хорошо, хорошо, моя дорогая, — тихо говорил отец, а в глазах сверкали слезы.

Снова вошла дежурная сестра. На этот раз с большим букетом.

— Это для вас, Галинка, — промолвила она с таким удовольствием, будто собственноручно дарила цветы. — От товарища Линчука. Записка и цветы. А вы знаете, Николай Иванович мой сосед. Чудесный человек, — добавила она, а ее черные глаза таинственно сверкнули.

— А где же Николай Иванович? — обрадовалась и вместе с тем испугалась больная.

Медсестра, наверное, ждала этого вопроса.

— Он внизу, — ответила она предостерегающе. — Сегодня у вас достаточно посетителей, профессор больше не разрешает. Я попросила товарища Линчука пожаловать в другой раз.

Галя развернула записку. Николай Иванович желал ей скорейшего выздоровления, писал, что ее поступком гордится весь университет.

«Он в самом деле хороший человек», — думала Галинка, передавая записку отцу.

Время будто ползло. Линчук попытался посидеть на скамейке, но стрелки часов, казалось, передвигались еще медленнее. Николай Иванович не выдержал, прошел в вестибюль клиники, начал рассматривать разные плакаты.

Наконец, почти после часового ожидания, он увидел Станислава Владимировича. Профессор шел тихий, сосредоточенный, будто в полусне. Николай Иванович решительно приблизился к нему, помог надеть шубу, спросил о здоровье Галинки.

— Благодарю, сейчас лучше, — ответил сдержанно Станислав Владимирович. — Врачи заверяют, что самое ужасное осталось позади... А вам Галинка передавала привет и благодарность за цветы.

Из клиники они вышли вместе. Станислав Владимирович опирался на палку, обходил покрытые льдом лужицы. Линчук ступал рядом, сочувственно посматривал на профессора.

«Как он побледнел, как осунулся!» — с искренним сожалением подумал доцент, пытаясь найти какое-то утешительное слово для человека, который был когда-то его учителем, но слово это почему-то не находилось. Чтобы не идти молча, Николай Иванович заговорил о сборнике.

— Ваша статья, Станислав Владимирович, очень понравилась Иосифу Феоктистовичу.

Жупанский ничего не ответил, лишь немного прибавил шагу. Шел и смотрел под ноги.

— Есть одна новость, Станислав Владимирович. Для меня, например, она совершенно неожиданная. Конечный с ассистентом Панатюком переработали статью кардинально, Панатюк будет соавтором, — продолжал доцент, пытаясь вызвать профессора на разговор.

Жупанский не поинтересовался, что именно новое появилось в статье Конечного, которому помог ассистент Панатюк. Создавалось такое впечатление, что профессор думает о чем-то другом, вовсе не связанном с их беседой. Линчук тоже умолк.

Так в молчании они дошли до трамвайной остановки. Только здесь Линчук подумал о такси.

— Вы минутку подождите, Станислав Владимирович, а я поищу такси, — предложил он.

— Это для кого же? — почти недовольно откликнулся профессор. — Разве нам на поезд? Поедем трамваем.

Николай Иванович согласился. Ехали всю дорогу молча. Жупанский оперся обеими руками на палку, наклонил голову и, казалось, впал в забытье. Линчук смотрел в окно трамвая, видел сотни незнакомых лиц. Всюду люди и люди. Одни куда-то спешат, другие прогуливаются. У каждого свои радости и неудачи, свои намерения, стремления.

«В жизни всякое случается, — думал доцент о своей несчастной любви. — Одни счастливы от рождения и до самой смерти, другие весь век ищут счастья и не находят его. И что такое счастье? Как его определить?»

Однако Николай Иванович не принадлежал к категории скептиков. Через несколько минут он сам себя пристыдил за плохое настроение.

«Все-таки разум человека должен стоять выше любых чувств. Когда Отелло из ревности поднял руку на свою любимую, он уже перестал быть человеком. Настоящая любовь не может быть мстительна».

Перевел взгляд на профессора, но Жупанский сидел все в той же позе. Николай Иванович не решался тревожить его.

«Он все понимает, — думал Линчук, глядя на старого профессора. — И свои ошибки, наверное, признал, иначе он не разговаривал бы так мягко со мной».

Вспомнил встречу и беседу с Жупанским в кабинете секретаря горкома партии. Тогда в глазах старика нетрудно было заметить сдержанный гнев. Даже после этой встречи и формального примирения не верилось, что профессор когда-нибудь поймет критику, простит за выступление в газете.

Воспоминание о секретаре горкома повернуло мысли в другую сторону. Это же Сергей Акимович посоветовал профессору написать в сборник статью о коварной миссии генерала Галлера, о его тайных связях с Курмановичем и Тарнавским.

Трамвай пересек Центральную, грохотал по Октябрьской улице. Еще миг, и он остановится возле университета. Николай Иванович прикоснулся к локтю своего спутника.

— Нам пора, Станислав Владимирович.

Профессор словно очнулся от глубокого сна, заморгал.

Какой-то миг смотрел на Линчука, потом взглянул в окно вагона, засуетился:

— В самом деле надо выходить. Я очень благодарен вам, Николай Иванович.

Линчук помог ему сойти с подножки вагона, поддержал за руку.

— Еще раз благодарю, коллега, — поклонился профессор. — Старый человек на каждом шагу должен благодарить, потому что всегда нуждается в помощи младших.

Для Линчука все это было приятной неожиданностью: такой вежливости к нему профессор давно уже не проявлял. Стало даже радостно на душе. Значит, Жупанский в самом деле переборол обиду за статью. Интересно, согласился ли он с этой критикой внутренне? Очевидно, в какой-то мере согласился. Следовательно, критика принесла пользу. В этом, собственно, и заключается ее главное назначение... А Галинка? Что ж, Галинка, наверное, будет принадлежать другому, но тот, другой, нисколько не хуже него, Линчука. Это тоже надо признать.

«Он — лучше!» — подсказывал внутренний голос.

Сердце ныло и болело от этой горькой истины. Однако Линчук умел смотреть правде в глаза, искренне стремился не переоценивать себя и правильно взвешивать возможности других. Да и смешно ворошить пепел! А в Галинкином сердце от их любви, наверное, лишь пепел остался.