Страшен путь на Ошхамахо

ла мимо. Зариф с новой силой ринулся — уже на четвереньках — к верхнему усту-

пу обрывистого склона. Сейчас он напоминал злющего пса, который с неутоми-

мым упорством вновь и вновь бросается на дубинку, бьющую его по морде. Оста-

валось сделать еще один, последний рывок, но тут из кустов сверху вылетел не-

большой булыжник и глухо стукнулся о голову Зарифа. Неустрашимый уорк оп-

рокинулся навзничь и сначала медленно, а потом все быстрее поехал вниз по

склону. Вот он раз-другой перевернулся со спины на живот и оказался на берегу

речки ногами на суше, а головой в воде. Его шапка быстро поплыла вниз по тече-

нию. Зариф очнулся достаточно вовремя, чтобы не захлебнуться. Сел, ощупал на

темени шишку (совсем рядом с прежней раной), погрозил кулаком вверх.

— Вот этим железом клянусь, — он потряс саблей, которую с самого начала

сжимал в руке, — клянусь этим железом, ты от меня не уйдешь! — и побежал ло-

вить свою шапку.

Панцирь медленно наклонился назад и будто бы упал с камня, на котором

стоял. Снова исчез.

На берегу Бедыка воцарилось всеобщее отупелое молчание его нарушил

вырвавшийся из зарослей колючей облепихи Келеметов.

— Уходить надо! — закричал он заячьим голосом. — Что шурпы мне век не

нюхать, скорей надо отсюда... скорей, чего ждем?

Молодой чабан, сидевший на корточках и прятавшийся за одним из привя-

занных к дереву баранов, громко всхлипывал, трясясь всем телом.

— Ал-лах ак... ак... ба... бар! — заикаясь, пробормотал Алигот-паша.

Шогенуков, о чем-то напряженно, закусив губу, думавший, обернулся к

Джабою и крикнул:

— Умолкни, ты, выпавший из-под хвоста свиньи! Джабой продолжал о чем-

то верещать, подпрыгивая на месте и хлопая себя по ляжкам.

Алигот-паша выхватил тяжелый пистоль и выстрелил поверх головы Джа-

боя. Тот в ужасе заткнул уши, захлопнул рот и сел на землю.

Шакальи глазки Алигоко сверкнули неожиданной решимостью — наважде-

ние, навеянное панцирем, оказалось сильнее страха.

— Надо залезть наверх и там ждать, — сказал он тихо, сквозь зубы, сераски-

ру. — И даже переночевать...

Алигот одобрительно кивнул головой:

— Хоп! Ты правильно говоришь. Вот и полезешь сам. Вместе с этим дура-

ком, — он показал пальцем на Зарифа.

— И полезу! Только ты, сиятельный, тоже последи за пленником. На этого,

как ты остроумно заметил, бараньего таубия надежды мало. Здесь только мы с то-

бой мужчины.

— Опять правильно говоришь, — согласился паша. — Я послежу.

С лошадей сняли поклажу, снова развели огонь и набрали в котел воды. Но-

вого барашка резать не стали — еще от вчерашнего осталась добрая половина ту-

ши. После отдыха и обильной еды Зариф почувствовал себя готовым к новому

подвигу.

Бледный, но внешне спокойный Шогенуков переехал на закорках у Зарифа

речку и начал первым подниматься в гору. Уорк еще вернулся за парой бурок и

теперь, фыркая и отдуваясь, как лошадь, догонял своего господина.

Они без всяких происшествий одолели крутой подъем, медленно, с опаской

вылезли на гребень и долго вглядывались в чащу кустарника. Потом обернулись,

посмотрели вниз. Вшиголовый махнул рукой сераскиру и, мягко ступая, пошел

вглубь подлеска.

Алигот-паша, Джабой, чабан и Кубати провожали князя с уорком взгляда-

ми, пока охотники за таинственным панцирем не скрылись из виду.

Алигот шумно вздохнул, посмотрел задумчиво нз Джабоя — так смотрит

объевшийся кот на полузадушенную мышь: съесть ее сейчас или немного пого-

дя?..

Келеметов съежился.

— Свяжи этому парню руки и давай его эта... сюда, ко мне поближе вместе с

его драным войлоком.

Таубий с готовностью исполнил приказание.

— Буду эта... говорить с тобой, — снисходительно заявил Алигот-паша юно-

ше.

— О, аллах! Дай превратиться мне в одно сплошное внимательное ухо! —

благостным тоном произнес Кубати.

— Постой! — раздраженно махнул пухлой рукой Алигот. — Мне не только

твое ухо... Эта... язык тоже надо. Чтоб отвечал, когда спрошу.

— И отвечу, — с готовностью закивал головой Кубати, затем добавил сми-

ренно: — Коли будет на то воля аллаха.

— Опять за свои эти... как их... — Алигот досадливо поморщился. — Скажи

лучше, чей ты все-таки сын?

— Я сын своего отца, а мой отец такой же правоверный мусульманин, как и

ты, сиятельный паша.

— А имя у тебя есть, сын своего отца?

— А разве гостю, который еще и трех дней не ел шуг-пасту своего бысыма,

намекают о том, что хотят узнать его имя?

— Ты увертлив, как форель, которую пытаются поймать голыми руками. Да

неужто ты считаешь себя моим гостем, нахал?

— Все мы гости на этой земле, — уклончиво ответил Кубати и притворно

вздохнул.

— Ладно, хватит болтать всякую чепуху. Ты скажешь, где мои драгоценно-

сти? Ты скажешь, что это за шайтанский панцирь? По глазам вижу — знаешь!

Ведь такому доспеху цены нет? Э? Ведь недаром Алигоко взвыл, как шакал, едва

увидел его?

— Сразу столько вопросов, — застонал Кубати, — а у меня руки связаны...

— Вот щенок! Руками ты разговариваешь, что ли?

— Руки иногда хорошо помогают языку. Когда столько вопросов...

— Не хитри. Я не вчера родился. Так я о панцире толкую. Такого, наверное,

на всей земле нет, э?

— В Коране сказано, что аллах украсил землю всем сущим, создал всякие

ценности, дабы испытать людей и узнать, кто из них будет поступать лучше друго-

го. Это шестой аят из восемнадцатой суры. Ты, сиятельный, конечно, конечно,

помнишь эти слова наизусть?

— Ну как и всякий эта... — замялся Алигот, но тут же рассвирепел: — Да я

тебе сейчас как дам! Ах ты, наглец! Да ведь жизнь твоя в моих руках!

— В руках аллаха, — мягко возразил Кубати. — А знаешь, о чем гласит семь-

десят второй аят девятой суры под названием «Изъятие и покаяние!»

— И покаяние... — тупо повторил паша.

— Верующие, мужи и жены, являются друзьями друг друга, — заметь, высо-

копочтенный, друзь-я-ми, — они советуют друг другу творить благое и запрещают

друг другу поступать дурно, они соблюдают молитву, творят милостыню, повину-

ются аллаху и Его посланнику. Аллах окажет им свое милосердие, ибо аллах могуч

и мудр.

— Лучше я потом с тобой побеседую, — устало сказал паша. — Вот еще мул-

ла выискался на мою голову. Так и самому недолго муллой стать.

Алигот посмотрел замутненным взором в небо. Солнце садится. Время ве-

чернего намаза.

— Эй, Джабой! К тебе, к тебе я обращаюсь. Слушай сюда, пророком ушиб-

ленный! Развяжи парню руки, пускай тоже помолится. Потом опять эта... завя-

жешь снова.

В небе рождались тусклые звездочки. С гор потянуло зябким ветерком. Не-

понятно откуда донесся тоскливый и протяжный крик совы. Молодой чабан про-

шептал Джабою на ухо:

— Сова кричит — кто-то умрет...

* * *

Эту ночь Кубати почти не спал. Под самым боком, за тонкой стенкой шала-

ша тяжко храпел Алигот. Джабой и его чабан о чем-то долго шушукались, после

чего вдруг разом затихли и долго лежали не шевелясь. Среди ночи стали с преве-

ликой осторожностью шарить по стоянке, седлать лошадей, навьючивать на одну

из них всякую хурду-мурду. Кубати все слышал отлично, но притворился спящим:

пусть удирают.

И таубий со своим ясакчи, или кто там он у него был — караваш, а может,

каракиш или казак, благополучно ушли. С тремя лошадьми, со всеми баранами и

даже с остатками баранины, с одной буркой и одной хорошей кошмой и, наконец,

прихватили с собой и котел медный, хороший очень...