Их было трое (сборник)

. дом рассматривал акварель Владимира «Эсминец «Стре-

мительный» на рейде». Мичман полудремал в кресле —

он с детства привык к проказам сестры и не удивлял-

ся им.

Вся в облачках кружев в гостиную вплыла хозяйка

^28

дома, Клементина Эрнестовна. Прищурившись, посмотре-

ла на Хетагурова.

— Рада вас видеть, мон шер. Володя рассказывал о

вас много приятного.

Хетагуров поклонился.

Обед проходил шумно, за столом было около двадца-

ти человек. Немного опоздал хозяин дома Владимир

Львович Ранцов. Розовый, круглый, довольный, он уса-

живался за стол и громко рассказывал гостям о посулах

правительства.

— Это прогресс, господа! Недалек день, когда придут

новые послабления и дышать станет легче.

— Как это, папа, на Украине говорят: «Пока солнце

взойдет, роса очи выест»? — не без ехидства спросил

Владимир.

— На каждую пословицу, мой мальчик, есть контр-

пословица: «Терпение и труд все перетрут». Могу утвер-

дительно сказать, господа, что мы с вами будем свиде-

телями гуманнейших правительственных реформ. Впро-

чем, давайте лучше поговорим об искусстве, о поэзии...

После обеда сидели в диванной комнате. Лейтенант

Клюгенау и юнкер Кубатиев молча и сосредоточенно

курили крепчайшие сигары. На некоторое время беседой

завладел литературный критик Арсеньев. Он, видимо,

продолжал давно начатый разговор.

— Что такое поэзия Майкова, господа? Античное ис-

кусство, сони греческих богов, красота природы. К бур-

ному, страстному, героическому он менее восприимчив,

чем к мягкому, легкому, ласкающему слух, убаюкиваю-

щему душу...

Критик размахивал рукой, и яркий камень на массив-

ном перстне прочерчивал в воздухе огненные зигзаги.

— Вы говорите о раннем Майкове? — вступил в раз-

говор Хетагуров. — Скажите откровенно, какая польза

отечеству и народу от «убаюкивающих душу» стихов?

Я что-то не вижу проку, хотя люблю красоту. Вот у

Пушкина...

Вошла горничная, перебила:

— Константин Левонтьевич, барышня Ольга Влади-

мировна просют вас в библиотеку пожаловать.

— Прошу прощения, господа... Впрочем, я высказал

все.

Хетагуров вышел. Вслед за ним комнату покинул

29

Тит Титович — блондин с глазами-щелками. Коста за-

метил, что Тит подозрительно долго рассматривает ка-

кой-то маленький этюд возле двери, ведущей в библи-

отеку. Значит, он следит? Это Хетагурова забав-

ляло.

— Вам не кажется, что кто-то следит за нами? —

спросила Ольга. — Уверена, что это Тит, которого зовут

молотить, а он не идет, ленится...

Последние слова она произнесла громко, чтобы слыш-

но было в соседней комнате. Расчет ее оправдался: по-

слышались шаги, пристыженный Тит Титович ушел.

— Прошу вас, сядьте.

Ольга тоже села в кресло-качалку напротив. В неяр-

ком зимнем свете мягко вырисовывался профиль девуш-

ки: черная изогнутая бровь на высоком красивом лбу,

тонкий нос, губы с опущенными уголками — весь облик,

как будто давно знакомый, странно подействовал на во-

ображение Хетагурова. То представлялось, что перед

ним ожила картина Рафаэля, и он пытался проникнуть

в тайны мастерства великого художника, то снова каза-

лось, что этот образ — из сновидений далекого детства.

— О чем вы думаете, Константин Леванович? —

спросила Ольга, покачиваясь в кресле.

— Я знаю, Ольга Владимировна...

— Очень прошу: когда мы наедине, зовите меня про-

сто по имени, — перебила она.

— Я знаю, что с вами можно быть откровенным, —

продолжал Хетагуров.— Вы спросили, о чем я думал,

глядя на вас? Я смотрел на вас с затаенной тревогой,

даже страхом...

— Почему? — искрение удивилась Оля.

— В вас можно найти идеал любви. Но потом... по-

том в вашу юную, чистую, как горный родник, жизнь не-

зримо прокрадется людская оскверняющая ложь. А как

страшно — разувериться в своем идеалеГ Представьте се-

бе дикаря, который годами молился на маленького идо-

ла, считая его божеством, и вдруг набрел однажды на

мастерскую, где куколки делаются из древесной коры...

Впрочем, не совсем удачное сравнение. Ведь я говорю

не о молчаливом идоле, а о человеке, об идеале любимой

женщины.

Ольга невесело рассмеялась.

•— Далеко же вы смотрите, Константин Леванович.,,

30

— Очень прошу вас: зовите меня тоже просто Коста,

по-осетински.

— Вы далеко смотрите, — повторила Ольга. — Еще

не полюбили, а переживаете весь ужас разочарования.

Странно!

— Простите меня, Ольга. Мне хотелось сказать дру-

гое: вы выделяетесь из своей среды. Но удастся ли вам

остаться такой, не раствориться в атмосфере светской

лжи?

— Не знаю, Коста, — задумчиво сказала девушка. —

Я сама ненавижу всех этих титов титычей, бывающих у

нас. Сколько среди них негодяев, одетых по последней

моде и говорящих о высоких материях! Они чужды мне.

Я часами спасаюсь в библиотеке от их общества... Толь-

ко не говорите о том, что во мне можно найти какой-то

идеал. Я сама себя еще не нашла.

— Вы просто не знаете себя! — невольно воскликнул

Коста.

— Не подражайте льстивым лгунам с аккуратными

проборами... Расскажите лучше о себе.

— Я расскажу, Оля, о своей родине.

...Далеко, в верховьях Алагирского ущелья, у самых

ледников Главного Кавказского хребта, там, где соеди-

няются две горные реки — Заки-Дон и Ля-Дон, стоит аул

Нар. Здесь родился Коста, здесь прошли его детские го-

ды, впервые запечатлелись в его сердце картины народ-

ной нищеты.

Но не убогим, а сурово неприступным вставал сейчас

перед глазами Коста родной аул.

— Сакли осетин, словно гнезда ласточек, прилепи-

лись в складках утеса. Бушующий поток на каменном

дне ущелья с высоты кажется серебряной нитью. Из глу-

бокой теснины до самых облаков поднимаются мшистые

стены скал... Часто убегал я от злой мачехи Кузьмиде

и забирался на кручу, откуда хорошо была видна часть

Осетии: ее селения, быстрые реки, стада овец на склонах

гор, маленькие квадраты кукурузных полей.

Ольга слушала с интересом.

— Однажды летом я ушел далеко от аула, поднялся

к самым ледникам и впервые увидел джук-тура.

— А кто это?

— Дикий баран. Он гордо стоял у самого обрыва

скалы, чуть склонив круторогую голову и глядя в туман-

ЗУ

ную даль. Там, в вышине, было морозно, джук-тур заин-

девел и в багровых лучах солнца горел, как жемчуг. Не-

повторимая картина! Часто вижу ее перед собой: весь

Кавказ стелется цветистым ковром у ног, дымят вдали

сакли горцев, благоухают цветущие яблони в садах. И на

все это смотрит с поднебесной выси гордый, задумчи-

вый джук-тур... Когда-нибудь я напишу об этом в

стихах...

— Воображаю, как красив Кавказ с такой голово-

кружительной высоты!

— Да, с высоты... Но если спуститься вниз, в селе-

ние, войти в первую саклю, то увидишь оборванных де-

тей, вдову с бледным и печальным лицом, еще хранящим

черты быЛой красоты. Над очагом висит черный котел.

Что варит в нем бедная мать сирот? Она задумала об-

мануть малышей. Устанут они ждать ужина и уснут под

стоны ветра в ущелье, а вдова долго будет сидеть у по-

тухающего очага, над которым варились камни. Вот моя

Осетия, та, что ношу в душе своей...

Не видел Хетагуров затуманившихся слезами глаз

девушки, продолжал рассказ.

...Мать Коста, Мария Гавриловна, умерла вскоре пос-

ле его рождения. Отец, Леваи Елизбарович, честный че-

ловек, праведник, женился на грубой и черствой женщи-

не Кузьмиде Сухиевой, которая невзлюбила маленького